Стая воспоминаний

А Прося все следила, как относит в сторону береговую Межевку, хаты с телевизионными антеннами, похожими на модель самолета, ветродвигатель, блестевший серебром, и никак не могла представить себе партизанского героя Миколку, и почему-то видела его таким же сильным, как Антон Коврига, с таким же жарким взглядом медвежьих глаз.

Когда же скрылась Межевка за поворотом, с которого поднялась отдыхавшая стая птиц и зароилась в вечернем воздухе, Прося побрела по бревнам и немало прошла, пока не оказалась на головном плоту, где так близки были отходящие от кормы валы как бы бурлящей воды, где позванивал от напряжения витой металлический трос, где долго стояла и задумчиво смотрела на матроса, который там, на палубе катера, кричал ей что-то, приплясывая, и махал руками, звал на буксир.

А потом встрепенулась, ощутив в опущенной ладони своей что-то шершавое, повернулась и различила перед собой Павлика с шестом на плече, догадалась, что это он приставил свой натруженный кулачок к ее ладони, и повела его к раскинутой на плотах палатке.

— Цып-цып-цып! — поманил, косясь на нее, Павлик и вроде стал сыпать мнимый корм из грязных и будто крашеных пальцев. — Прось-прось-прось!

Она и сама понимала, что пора костер жечь, ставить котелок на железную черную треногу с черным жерлом посредине, а теперь еще и Павлик подсказывал, что пора, пора. И они оба, отнимая друг у друга спички, стали чиркать, стали разжигать сухую, смолистую щепу, стали притворно вскрикивать, приветствуя всегда заманчивое рождение костра. И щепа голубой струей дыма стреляла, пощелкивала, или даже взлетала какая-нибудь охваченная огнем щепочка, словно не выдерживая припека, а Прося ловила изменения на шафранном от занимающегося костра лице Павлика и думала, что он вырастет не таким, как его старший брат в армейской шинели, а будет застенчивым, совестливым человеком. Пока ничем не напоминал младший брат своего старшего брата, никакими повадками, никакими чертами, разве лишь глаза у него были такие же карие.

И сколько раз слыхала Прося от людей, и сколько думала сама о том, что у костра как-то по-особенному раскрывается человек, становится добрее и милее в ярком отблеске огня, а все же потом, когда тьма уже лежала на фарватере и кругом на Припяти, на лозняковых берегах, когда поочередно подходили к костру то Данилец, то Коврига и брали в руки обжигающую алюминиевую миску, Прося вновь испытывала необычайно теплое чувство, как будто оказывалась среди родственников дорогих, в семейном кругу. И, глядя на озаренных плотогонов, на миску, в которой отражался пляшущий огненный чертик, она прощала их неверные нынешние слова, их неприветливость при встрече, их нечаянную грубость, их обидные предположения и хотела, чтобы и они простили ей короткую разлуку с ними, с командой.

Потом, когда сытые мужчины ушли к греби, Прося взяла забытый ими фонарь, в котором словно шевелился желтый комочек, и захотела отнести фонарь туда, на замыкающий плот, но позвало ее журчание реки, особенно отчетливое в ночи, и она осторожно шагнула на зов этого журчания и стала на самом краю плота, осветила мерклым огнем воду, бегущую рядом с плотами. Что-то вспыхивало на незримом берегу, какая-то хатка посылала маячный свет, светились огни на катере, светились бакены, перевальные столбы и млечные звезды, а там, посредине плота, превращая одну из граней черной в ночи палатки в красную, горел костер и сидел десятилетний плотогон, заколдованный огнем.

Она качнула фонарем и ступила, чтобы идти к греби, освещая себя, но тут ощутила, что плот неожиданно приподнялся, будто кто-то огромный толкнул его снизу. И она замерла с раскачивающимся фонарем в руке. Через мгновение под самыми ногами раздался треск, потом еще и еще — то чуть тише, то громче. Она сразу же поняла, что это беда, а уж затем при слабом свете фонаря со страхом увидела, как разъединяется плот, расходятся бревна, а между ними все больше растет темная пучина. Снова и снова качнуло ее на зыбких бревнах, фонарь выскользнул из руки и, звякнув, погас.

Плоты расходятся. Сейчас же связать их. Иначе затор. Сейчас же связать!

Присев, она шарила рукой, царапала руку о какой-то сучок, ища багор, но нигде его не было, и растерянно и громко она позвала:

— Антон! Антон!

И все шарила, шарила, и все глядела туда, назад, и вдруг различила вдалеке на Припяти дрожащие огни идущего следом за караваном речного судна. Если это теплоход или буксир, то он тоже с грузом, с баржами на прицепе, и надо ловко, в считанные мгновения, соединить разъехавшиеся бревна, чтобы не случился затор. Ведь остановить катер, пристать к берегу сейчас невозможно, потому что приближается другой теплоход или буксир, у которого свой груз, свой маршрут.