Стая воспоминаний

А три древние сестры, занимавшие у жизни еще одно дыхание, сказали им у подъезда… Впрочем, сказала одна из этих старушек, но так похожи они были сединой, морщинами, любопытством во взоре, кофтенками, что Лестужеву почудилось, точно три древние сестры сказали в унисон:

— Челханова только что забрала одна киноактриса. Сама приехала на автомобиле! Он здоровый, все упирался, а она его все-таки уломала. Ну, та, которая в последнем фильме играла, по телевидению показывали. Фамилия известная, все ее знают. А фильм назывался «Невеста с Арбата». Самая красивая актриса, он упирался, а она его уломала…

Милмой восторженно взглянул на Лестужева.

Вот они, интересные новости, подумал Лестужев. Чем сказочнее новость — тем решительнее вера в нее. И мало ли в Москве двойников киногероев, киноактрис? Глядишь — и тот, и та курят не так, как удобно, а так, как это получается красиво. Или в метро: идет симпатичный дебил, руки держит в карманах вельветовых брюк, выражение лица у него такое, будто он только что оттуда, с той явки, где перестрелял всю мафию, а теперь ему надо позвонить девочке, чтоб она не напилась снотворного с перепугу. И что же невероятного в том, если красотка, похожая на приму кино, сделала все, чтобы быть еще более похожей на кинозвезду, и прикатила к Челханову, чтоб выручить его, спасти от дурацкой аудиенции? Автомобиль у нее свой или принадлежит рогоносцу. И никакого в этом чуда, никакой сказки. Чуда нет даже в том, если в самом деле приехала подлинная любимица зрителей, та, что умеет каждый солнечный луч преобразовывать в улыбку, та куколка, чьи тугие щечки еще не испортил никотин, та юная, что и сама слывет невестой с Арбата, одаренное дитя искусств, захотевшее в своей компании потолковать с недюжинным кинокритиком.

Записочку Челханов, разумеется, не оставил для гостей потому, что сам ошалел; невеста с Арбата в считанные секунды затолкала в автомобиль его, такого громилу, мастера спорта, бывшего борца.

Странным казалось, что теперь, как только оставили позади Кронштадтский бульвар, в памяти выделилось: весть о невесте с Арбата, обладавшей едва ли не приемами дзюдоистки, донесла одна из трех сестер — по возрасту самая древняя, с морщинами, нашедшими почву даже на носу, и помнилось, хорошо помнилось ее лицо, во всех порах, складках, рытвинках которого время отложило личинки новых морщин.

Но куда теперь мчится такси, чья интервенция — не только захват асфальтовых километров Москвы, но и захват приспущенными боковыми стеклами уже вечереющего и не столь бархатистого воздуха? Да, в движении, в поиске тоста и ночлега летит и долгий день июня, и уже здания добираются своими тенями до других зданий: это игра вечера. Солнце опустится там, на западе, где Матвеевское, Кунцево, Строгино, а бесчисленным теням зданий еще большая потеха: то замглят автомобиль, секунду назад освещенный солнцем, то на воде Москвы-реки выстроят горизонтальный, совсем плоский город, то экран телевизора в чьей-нибудь квартире превратят в единственное здесь подобие яркого по своим краскам дня.

Лестужев, пользуясь почти стокилометровыми в диаметре полюсами Москвы, интенсивно искал выход из западни, обозначенной на карте души так: Старая Дружба. Дружба дружбой, но не повернешь же на Измайловское шоссе! Жена, в припадке великодушия, откроет не только все выдержавшие искус временем бутыли шампанского, но откроет Милмою и все семейные тайны, а там и докажет Милмою, что нынешний конфликт берет исток не с южного ее адюльтера, а с более ранней поры, когда он, ее любимый Лестужев, возненавидел ее дочь от первого брака, очень милую и очень похожую на отца, на первого мужа, давно позабытого ею, Лестужевой. Опутанный вязкими словесами, будешь и сам с интересом вслушиваться в бред жены, понимая, как далеко она уводит Милмоя от правды.

И тут впервые Лестужев почувствовал охлаждение к Милмою: сидел бы в своем южном заповеднике, оставаясь для всех однокурсников погибшим прекрасным незабываемым братом. Но сидел бы там, где его юдоль, и не тревожил несвоевременным визитом! С ночлегом еще, допустим, как-нибудь устроится, а вот оптимизм Милмоя, его радушие, его умение воспринимать мелкие неудачи как интригующие авантюры, — все это кричащие анахронизмы для того, кто не только выбросил связку прежних ключей, но и загубил веру в любимого человека. Когда все эти два года Лестужев целовал жену уже иным, то чуточку брезгливым, то, наоборот, страстным поцелуем, то никак не мог отвязаться от мании преследования: тот южанин постоянно сопутствовал им. Кто он, как выглядит, Лестужев и не пытался выведать, но какой-то загорелый циник все же вклинивался в их жизнь целых два года, пока Лестужев не догадался: два года — это ведь юбилей измены, а он, Лестужев, все еще хочет воспитать в себе какого-то мудрого, падшего, примирившегося с предательством Лестужева.