Сталь Императора

Бобриков натянул поводья, конь под ним остановился и загарцевал. Остановил свою лошадку и Озеров, с удивлением оглядывая командира с искаженным от переживаний лицом.

– Сергей Сергеевич, Вы же знаете, я предельно прямо и откровенно общаюсь со всеми, невзирая на лица. Я сотни раз видел государя, в том числе, когда он был ещё наследником. Я не знаю, что с ним случилось за последние три месяца, но это абсолютно другой человек…Прежней осталась только внешность… Хотя нет… Глаза тоже незнакомые, колючие… И вот что удивило и напугало – он знал всё наперед…Понимаете, он знал что я скажу, когда я только рот открывал… И я первый раз испугался…

– Но, простите, чего?

– Всю мою карьеру я общался с царями, не меньше десятка раз – с Николаем Александровичем, а сейчас понял, что теперь говорю с помазанником божьим, и мне сразу стало ясно, почему немецкие врачи поставили такой диагноз, – он действительно не от мира сего…

– Плебисцит, – медленно произнёс генерал Озеров это слово, как будто пробуя его на зуб, – Господи, древнеримскую традицию тащить в нашу берлогу… Он действительно сумасшедший…

– Может, он и сумасшедший, но за те права, которые он уже предоставил плебсу его будут носить на руках… теперь ещё и плебисцит…да, кстати, он настаивает, чтобы армия тоже принимала участие в голосовании.

– Господи, – закатил глаза командир преображенцев, – это же попрание всех устоев! Еще Николай I провозгласил, что армия – вне политики.

– А вот теперь Николай II говорит: если вы не интересуетесь политикой, политика обязательно заинтересуется вами. И гвардией действительно сто лет подряд вертели, как хотели, именно политики, причем далеко не всегда – отечественные. Так что и здесь он прав…

– Георгий Иванович, – Озеров остановил коня и внимательно посмотрел в глаза Бобрикову, – ты же не всё мне рассказываешь… Что еще?

– А еще он пожал мне руку, – с остекленевшими глазами медленно почти прошептал командир дивизии.

– И что? Что было дальше?

– А дальше Сергей Сергеевич…дальше я Вам ничего рассказывать не буду, а то Вы сочтете, что я тоже сошел с ума…

Глава 8. Понедельник – день тяжёлый

Первый день недели – традиционно тяжёлый. Последний понедельник января 1901 этому правилу полностью соответствовал. Вчерашнее казалось кошмарным сном. Воскресные «гуляния» прошли с ярко выраженным запахом пороха и привкусом крови. Застреленных и задавленных только на Дворцовой площади – более сотни. И это оказалось только началом. В отместку за стрельбу по толпе, по городу буквально прошлась «коса народного гнева», сметая с улиц городовых и околоточных. Свидетели отмечали по горячим следам великолепное владение оружием среди «народных мстителей», отменно поставленное взаимодействие и знание тактики боя в городе. Полиция столицы за полдня лишилась более трети своих сотрудников, уцелевшие самоустранились, предпочтя английскую доктрину «мой дом – моя крепость». На бесхозные улицы хлынули мародеры.

Помимо царских запасов Зимнего в Петербурге насчитывалось больше пятисот винных складов и погребов. Они и стали следующим объектом выражения народного гнева. Всё происходило быстро и по-военному чётко – сначала профессионально ликвидировалась охрана, вскрывались хранилища, а затем начиналась месть буржуям за народные страдания в виде разгрома и разграбления с попутным распитием. Ближе к вечеру очаги поголовного пьянства начали сливаться в единое море анархии и насилия. Возмущение и боль от утренней трагедии одних людей непостижимым образом переплетались с головокружением от алкоголя и вседозволенности у других, а также с планомерной экспроприацией экспроприаторов, проводившейся у третьих по заранее утвержденному плану.

Намерения обуздать беспредел разбивались об обстоятельства непреодолимой силы. Гвардейцы Финляндского полка, посланные наводить порядок на Васильевский остров, объявили район на военном положении и предупредили, что будут расстреливать грабителей на месте. Но очень быстро оказалось, что мест, которые необходимо взять под охрану, больше, чем офицеров, а без них войска теряют, так сказать, устойчивость. Особенно, если провести определенную агитационную работу. Прошло всего два часа, и уже сами солдаты при полном вооружении громили винные погреба. В места, где они наслаждались напитками, нельзя было сунуть носа. Гвардейцы постреливали в воздух, отпугивая штатских, а подвернувшихся представителей других частей чуть ли не силой накачивали спиртным.