Стален

Глава 28, в которой говорится об умной полутени, золотом ключике и пожаре в центре Москвы

Сегодня трудно объяснить, почему я так легко смирился с мыслью о женитьбе на Алине. Я почти ничего не знал о ней. Не знал о ее прошлом, о том, кто ее родители, где она работает, какую роль играет в жизни Фрины, и так далее.

Умная, красивая, уродливая, сдержанная, умеющая держать язык за зубами, она была полутенью, знающей свое место, но всегда готовой занять другое.

Меня не насторожило ее близкое знакомство с Пилем, который назвал ее по имени, хотя виделись они, как мне тогда показалось, впервые. Топоров обращался к ней как к старой знакомой, и этот факт я тоже принял как должное. Стоило Фрине включиться в игру с Пилем, которая была мне непонятна и вызывала ревность, раздражение и растерянность, как Алина оказалась в моей постели. Фрина знала об этом, но как будто не придавала значения моей измене. И эта сцена за новогодним столом, когда Фрина передала Алине кабошон, чтобы примерить подарок Топорова… Алина не убрала кабошон в шкатулку, а надела его, словно символ власти, который давал ей право на меня. Ну так мне тогда показалось…

Неужели чувство вины перед Фриной лишило меня воли? Или все дело только в привычке к комфорту, к насиженному месту и проторенной женщине?

Ответа у меня не было тогда, нет и сейчас.

Тем утром Алина отправилась к синьоре Чинизелли за свадебным платьем.

Почти каждый день мы обсуждали это платье. Алина сразу отказалась от белого: «Я в нем буду стопушечным линкором на всех парусах!» Потом отвергла розовое и лимонно-желтое, кружева, банты и рюши. Время поджимало, портниха, приглашенная синьорой, нервничала, боясь не успеть к сроку. Наконец Алина остановилась на двух платьях – алом с темным отливом и черном с золотом.

Оставшись один, я сел за пишущую машинку, чтобы заняться историей учителя Полуэктова, но вспомнил его соседа – старика, про которого в Слободе говорили, будто он служил в расстрельной команде у чекистов: поскольку у него был темный опыт убийства безоружных людей, его звали к больным, умирающим и новорожденным, чтобы он наложил на них страшную свою колдовскую руку…

Питался он хлебом и картошкой, ходил в обносках, но после смерти у него нашли золотой ключ, который был вшит под кожей на груди, изуродованной страшным шрамом. Почему он там оказался? От чего был этот ключ? За дверью, которую открывал ключ из чистого золота, хранились либо несметные сокровища, либо страшные тайны – ничего другого жители Слободы придумать не могли.

Золотой ключ был такого же размера, как и тот, что отдал мне дед. Ключ от будущего дома, который прадеду так и не удалось построить. Я попытался представить этот дом мечты, но уснул, не добравшись до крыши…

Проснулся я на диване от холода.

На часах было девять.

Алины не было.

Полистал телефонный справочник, валявшийся в прихожей под зеркалом, но номера синьоры Чинизелли не нашел.

Возможно, Алина все еще терзается выбором свадебного платья, а может, по пути зашла к родителям. Но и их телефона я не знал.

В Карцере было так накурено, что я не сразу почувствовал запах дыма. А когда почувствовал, поначалу не придал этому значения. Как это уже бывало, запах мог просочиться со двора, где то и дело загорался мусор в контейнерах, или с улицы – недавно по соседству сгорела фура с мороженой курятиной, и вонища – горелый жир и кости – чувствовалась в округе еще недели две-три.

Но запах усиливался, и я, наконец, вылез из-под одеяла, открыл дверь, и в Карцер ворвались клубы дыма.

Я бросился в гостиную, по пути щелкая выключателями, но лампочки не загорались, а в спальне из-за дыма ничего не было видно – только ровные огненные щели в полу, и сразу стало понятно, что внизу, в замурованном помещении, бушует пожар, рвущийся наверх и с треском пожирающий все на своем пути… пол ходил ходуном, дыбился и вот-вот должен был обрушиться в геенну…

У меня было всего несколько минут, чтобы одеться, схватить деньги, документы, побросать в рюкзак записные тетради и папки с рукописями, подхватить пишущую машинку и слететь кубарем по лестнице, оставляя за собой нарастающий жар, треск, гул и ужас…

Оказавшись на улице, я огляделся: вокруг никого не было. Надо было кричать во всю глотку, но мне вдруг стало неловко, как только я представил себя – заполошно мечущегося между тротуарами и вопящего: «Пожар!» Стыдно, смешно, нелепо. Но тут из окон первого этажа ударили языки пламени, из-под крыши повалил дым – и я заголосил во всю мочь:

– Пожар! Пожар!..

Побежал в сторону Тверской, метрах в пятидесяти от арки повернул назад, к дому, над которым вдруг вырос столб дымного пламени, и замер на месте, закрываясь рукавом от жара и чувствуя, как скручиваются и воняют волоски на моей руке…

Кто-то, видимо, позвонил по 01 – приехали пожарные машины, и через две-три минуты на дом обрушились струи воды, и в тот же миг дом вспыхнул весь, от крыши до фундамента, превратившись в сияющий золотой скелет, а потом окутался дымом и паром.