Сталин. Биография в документах (1878 – март 1917). Часть I: 1878 – лето 1907 года

Нам нечего ждать от самодержавия, кроме пуль и нагаек! Нам нечего ждать от Государственной Думы, кроме укрепления царского трона! Да здравствует мщенье, да здравствует восстание! […]

ДА ЗДРАВСТВУЕТ ОРГАНИЗОВАННОЕ ВОССТАНИЕ!

ДА ЗДРАВСТВУЕТ ДЕМОКРАТИЧЕСКАЯ РЕСПУБЛИКА!

ДА ЗДРАВСТВУЕТ СОЦИАЛИЗМ!

Прокламация Тифлисского комитета, написанная И.Джугашвили^[750], 29 августа 1905 г. Печатная, на русском и грузинском яз.

РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 1. Д. 3505. Л. 1.

№ 36

В. Бибинейшвили (Барон):

Террористическая деятельность на Кавказе в период первой революции приняла гигантские размеры. В 1904-5 гг. в разных уголках Кавказа почти ежедневно происходили нападения и убийства на политической почве представителей старого режима. Ненависть к ним охватила массы. […] Многие из террористических актов носили стихийный характер, являясь как бы народным самосудом; но не мало было среди них и актов, организованных и санкционированных революционными партиями.

Провокаторы, шпионы и особо ретивые представители жандармерии ежеминутно ставили под удар существование нелегальных организаций. В условиях быта небольших сравнительно городов, без пролетариата, какими являлись Кутаис и Батум, не говоря уже о более мелких центрах, в мещанской, мелкопоместной или деревенской обстановке, где всех знают и за каждым вольно или невольно следят, – присутствие шпиков, провокаторов и жандармов могло повести к уничтожению всех революционных сил до корня. […] Вот почему социал-демократия Грузии, отрицая террор как систему политической борьбы, нередко применяла его как оборонительное средство.

По докладу наместника Кавказа, за два года с января 1904 г. по январь 1906 г. было произведено свыше шестидесяти террористических актов, причем убитых оказалось около сорока человек, а раненых до тридцати.

Администрация была совершенно парализована. Каждый полицейский, каждый чиновник думал только о собственном спасении. Даже самый бесстрашный из них, пристав Л. Махарадзе, прискакал из Рачи-Лечхума, где он подвизался в начале движения, и повел с комитетом переговоры о перемирии, при посредстве К.Датешидзе. Он заявил комитету, что готов исполнять его поручения, если только комитет амнистирует его. Комитет имел суждение по поводу приставской челобитной и передал челобитчику Л. Махарадзе следующее: члены организации не тронут его, если он сообщит: 1) какие сведения имеются у полиции о наших товарищах, 2) если он будет давать систематические сведения о действиях правительства, 3) если предаст в распоряжение комитета список шпионов.

Пристав как будто согласился на предъявленные ему требования и прислал несколько анонимных доносов. В одном из них он указывал, что убийство Джинория было совершено исключенным из гимназии Сережей Кавтарадзе и служащим банка «Бароном».

Этим и закончились наши с Махарадзе краткие псевдосоюзнические взаимоотношения. Он остался нашим злейшим врагом. Помню, однажды прибежал ко мне товарищ террорист, проведший целую неделю в погоне за Махарадзе, и заявил:

– Пристав Махарадзе с дочерью гуляет по бульвару. Если вы не разрешите мне убить его сейчас, я не уверен, что скоро представится такой удобный случай.

От имени комитета я категорически воспретил ему стрелять в Махарадзе в обстановке, когда могла пострадать его дочь и посторонние люди. В годы реакции сам Махарадзе, конечно, не щадил никого, громя ни в чем неповинных жителей Шарапанского уезда, не оставлял он в покое даже детей и женщин.

Барон (Бибинейшвили). За четверть века: Революционная борьба в Грузии. С. 85-87.

№ 37

Д. Сулиашвили:

В дискуссии у Сталина были совершенно другие методы и приемы, чем у меньшевистских ораторов. Ораторы от меньшевиков со взвинченными нервами, с растрепанными волосами, бросались демагогическими словечками, кричали, грозились, порой и ругались. Когда же на трибуну поднимался Иосиф Сталин, он не обнаруживал ни малейшего волнения, не кричал, не горячился, а спокойно начинал свою речь, чеканно формулируя и логически развивая свои мысли. Говорил на доступном для всех языке, не повышал тона. Но слова его были метки и разили врага. […] Слова его падали как щепки от срубаемого дерева, ложились друг на друга и врезались в сознание, давя его сперва своей тяжестью, затем постепенно каждое положение оратора становилось как бы легче и понятнее, а ирония, остроты по адресу противника, которыми была пересыпана речь, подобно приправе, еще больше облегчали усвоение его мыслей. Товарищ Сталин не любил говорить долго, он не утомлял слушателей многословием, и когда кончал свою речь, все чувствовали его силу.

Из воспоминаний Давида Сулиашвили, записано в 1934 г. Перевод с грузинского

РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 4. Д. 651. Л. 178.

№ 38

Сталин: