Он обратил на себя наше внимание оригинальной архитектурой, обилием крутых красных черепичных крыш, над которыми прямыми столбами подымался в морозном воздухе дым. Войдя в вокзал, мы поразились необычайной чистоте и тишине. На столиках буфета были белоснежные накрахмаленные скатерти, на которых блистали никелированные кофейники, молочники, масленки со сливочным маслом. Всюду, где имелись русские надписи, они были зачеркнуты, оставались лишь непонятные для нас – не знаю, были ли они на шведском или финском языке. В те дни в Финляндии развернулось национальное движение, проходившее под лозунгом самоопределения, за независимость, и эти надписи были свидетелями начавшейся борьбы. На площади, перед вокзалом, были ровно построены извозчичьи сани, а стоявший впереди финский полицейский давал пассажиру номер, который соответствовал номеру подъезжавших саней.
Нас доставили в гостиницу, очень чистенькую и тихую, и разместили по два в каждом номере. Мне пришлось поместиться с делегатом Воронежского комитета т. В. И. Невским […]
Нам пришлось пройти через весь город, прежде чем мы оказались перед зданием, которое принадлежало местной социал-демократической организации. Для нас это было зрелище, восхитившее до глубины души, – таким большим – как мне вспоминается – оно было. В первом этаже был зрительный зал со сценой и, вероятно, обслуживающие его – буфет, кулисы, фойе. Мы поднялись на второй этаж, откуда, подойдя к арке, отгороженной решеткой в половину роста человека, можно было видеть собравшихся внизу. Через эту комнату, я бы назвал ее тоже фойе для второго этажа, был вход в следующую комнату, а из нее – в зал, имевший в конце помост, как бы для сцены. Вероятно, это был второй зал, где давались другие спектакли или проводились репетиции. У входа в этот зал, перед запертыми дверями разместилась мандатная комиссия, в состав которой входила Надежда Константиновна Крупская. Мандаты были проверены и найдены в порядке. Пока их проверяли, я рассматривал собравшихся делегатов, разбившихся на группы. К ним, от одной группы к другой ходил один делегат, который все время делал какие-то пометки в записной книжке. Нас пригласили в зал и мы расселись перед возвышением, на котором стояла, насколько помню, кафедра, наподобие учительской. Дальше стоял стол, пока никем не занятый. Когда все собрались, то на возвышение поднялся и быстрыми шагами приблизился к кафедре делегат, который раньше обратил на себя мое внимание. «Товарищи!», начал он, «ввиду неприбытия значительного числа делегатов, задержанных последними событиями, я, по поручению Центрального Комитета РСДРП, признавшего собравшихся конференцией, объявляю конференцию открытой». «Кто это такой?» – спросил я В. И. Невского. «Это Ленин», – ответил он мне, и в тот момент я всецело отдался очарованию его влияния.
Я с восторгом следил за каждым движением Ильича, ловил каждое его слово. Он оказался простым и обыкновенным человеком, а прежде я представлял его крупным и величественным, таким, который одним видом свидетельствовал, что это вождь, к тому же такой великой партии, как РСДРП.
№ 46
Сталин:
Впервые я встретился с Лениным в декабре 1905 года на конференции большевиков в Таммерфорсе (в Финляндии). Я надеялся увидеть горного орла нашей партии, великого человека, великого не только политически, но, если угодно, и физически, ибо Ленин рисовался в моем воображении в виде великана, статного и представительного. Каково же было мое разочарование, когда я увидел самого обыкновенного человека, ниже среднего роста, ничем, буквально ничем не отличающегося от обыкновенных смертных.
№ 47
К. Гандурин, делегат V съезда РСДРП:
Ленин для нас, рабочих большевиков, в то время был существом особого порядка. Мы, иваново-вознесенцы, знали Ленина лишь по его книгам и со слов товарищей, приезжавших в Иваново из центра. […] И нам рисовалась какая-то титаническая фигура, какой-то исключительный облик. Встречи с Лениным мы ожидали с нетерпением. Наконец, Ленин появился на заседании фракции и выступил по больному и острому тогда вопросу о боевых дружинах. […] Сравнительно небольшого роста, скромно одетый, такой житейски простой, такой обычный по манерам, – он разочаровал нас.
№ 48
Сталин: