Сталин. Большая книга о нем

1846, 1860 гг., были практически недоступны в Тифлисе, а новые издания поэмы Руставели

появились лишь тогда, когда Сталина уже не было в Грузии, т. е. в 1903, 1913 и 1914 гг., то

единственной возможностью для Сталина ознакомиться с произведением грузинской

средневековой классики оставались либо грузинский текст издания 1880 г., либо более близкое

ему по времени издание 1889 г., выпущенное к тому же гораздо большим тиражом. В пользу

последнего издания говорит тот факт, что Сталин всегда цитировал в своих произведениях и в

устной речи наиболее крылатые изречения Руставели обычно на русском языке.

Прекрасно сознавая, какое значение и авторитет имеет в грузинской среде меткое слово

классика, Иосиф Джугашвили умело пользовался в борьбе с меньшевиками именно

ироническими двустишиями Руставели, сражая порой их неожиданностью своих более

солидных и более утонченных интеллектуальных оппонентов, вроде Ноя Жордания, и вызывая

у них приступы бессильного гнева. Так, например, отвечая на вопросы о разногласиях между

большевиками и меньшевиками, Сталин довольно легко разрешал недоумения рабочих, почему

же к меньшевикам следует относиться столь непримиримо, если и они «исповедуют»

марксизм, — короткой и простой, понятной каждому репликой из Руставели — «Коль нашла

ворона розу, мнит себя уж соловьем», подчеркивая этим, что одно лишь чтение марксистских

книжек или упоминание Марксовой теории ничего не значит, — нужна правильная

политическая линия, подлинно пролетарская тактика.

Сталин вообще утилитарно относился к знаменитой поэме, используя из нее не только

отдельные «крылатые выражения», ставшие народной мудростью, но и определенные идеи.

Или, вернее, превращая в целые идеи, в принципы для постоянного руководства некоторые

высказанные там, хотя бы и по конкретному поводу, мысли.

Одним из любимых Сталиным был, например, часто повторяемый самим Руставели и,

по-видимому, прилагаемый им к себе афоризм: «Моя жизнь — безжалостная, как зверь».

Сталин вспоминал его особенно часто после самоубийства жены — Н.С. Аллилуевой. Весьма

рано, уже в период 1905—1907 гг., а тем более позднее, стали для Сталина руководящим

принципом жизни и борьбы не менее знаменитые слова Руставели: «Недруга опасней близкий,

оказавшийся врагом». Они объясняют нам гораздо больше и правдивее всю деятельность

Сталина, чем пресловутое утверждение, будто бы во всех событиях 30-х годов «виновата»

теория усиления классовой борьбы или какие-то особые «диктаторские» замашки Сталина.

Нельзя забывать и игнорировать широко известные, но намеренно «забытые» или, вернее,

скрываемые слова Ленина, развеивающие демократические иллюзии: «Демократия вовсе не

отменяет классовой борьбы, а делает ее лишь более открытой и свободной». Так что

искусственно преуменьшать значение классовой борьбы или обвинять Сталина в ее

искусственном обострении, и тем самым делать именно идею классовой борьбы, так сказать,

повинной во всех бедах нашего общества — это чистейший ревизионизм, типичная буржуазная

клевета на социализм как форму общества, свободного от эксплуатации. Как ни парадоксально

это теперь звучит, но Сталин нисколько не был повинен как раз в классовых пристрастиях,

которые у него в 30-х годах не обострились, а, наоборот, притупились. Так, острое классовое

чувство должно было бы остановить его, как марксиста, от уничтожения бывших товарищей по

классу и партии. Однако он руководствовался не классовым сознанием, а средневековыми

понятиями, навеянными красивыми и психологически сильными афоризмами Шота Руставели.

«Недруга опасней близкий, оказавшийся врагом». Именно этот тезис полностью объясняет

трагедию 1937—1938 гг.

Сборник: «Сталин. Большая книга о нем»

209

Если недругов, т. е. классовых противников советской власти — сажали в тюрьмы и

держали по 5—10 лет, то близких, оказавшихся опасней, чем недруги, можно было только

расстреливать, уничтожать полностью, стирать с лица земли. Так как они — верх опасности.

Так что Сталин совершал исторические и классовые ошибки (политические) не тогда, когда

следовал теории марксизма, а как раз тогда, когда отступал от нее и вставал на эмоциональную

почву средневековой морали, да притом еще — восточной! Ясно, что кроме крайнего

ожесточения, ничего после такой позиции и последовать-то не могло. Оскорбление

предательством бывших друзей или близких — ранит особенно больно и потому вызывает в

эмоциональном плане более ожесточенную, почти зверскую реакцию. Чисто человечески

понять это можно, но объяснять подобные действия классовой борьбой или приплетать сюда