Сталин и Рузвельт. Великое партнерство

Стеттиниус отметил, что это предложение предусматривает безусловное единогласие постоянных членов Совета Безопасности по всем основным решениям, касающимся сохранения мира, включая все меры экономического и военного принуждения. В то же время любое из государств-членов должно быть наделено правом представить свои доводы, защищая таким образом принцип свободы дискуссий для всех сторон. Выступление он закончил следующим заявлением: «Мы искренне надеемся, что двое наших великих союзников найдут для себя возможным принять предложения президента»[873].

Сталин и раньше заявлял, что никогда не согласится с вынесением любого действия любой великой державы на суд малых государств. По реакции Громыко во время завтрака в сентябре президент понял, что это очень щекотливая тема для русских. Сталин тоже писал ему об этом в конце декабря, что он не согласится на любые ограничения в применении «права вето»: «Я должен, к сожалению, сообщить, что с предложенной Вами редакцией этого пункта согласиться не вижу возможности»[874]. Теперь же Сталин всего лишь спросил, есть ли что-либо новое, какие-либо изменения в отличие от предложения, которое Рузвельт отправил в декабре месяце ему и Черчиллю. Когда Стеттиниус ответил, что в проект внесены незначительные изменения, Молотов сказал, что ему потребуется время («чтобы изучить» изменения) и он будет готов обсудить проект на следующий день.

У Черчилля тоже возникла проблема с «правом вето» и процедурой голосования. На ужине у президента в первый вечер, когда Стеттиниус услышал, как Иден пытается объяснить суть проблемы Черчиллю, Стеттиниус сам дал тому подробные разъяснения. Иден позднее признавался Стеттиниусу, что премьер-министру впервые удалось до конца прояснить этот вопрос[875].

С того момента Черчилль твердо придерживался точки зрения президента и теперь заявил, что считает новые предложения Рузвельта по голосованию полностью удовлетворительными: если не будет сделана оговорка о праве малых государств свободно выразить свое недовольство тем или иным решением, то это будет выглядеть так, словно три великие державы стремятся править всем миром. Он привел пример, чем это может обернуться для Китая, который требует, чтобы Британия возвратила ему Гонконг: Китай поднимет этот вопрос в Совете Безопасности, но в конечном итоге интересы Британии будут защищены применением «вето» согласно параграфу 3.

Сталин зондировал почву: Египет ведь будет членом Ассамблеи? А если Египет поднимет вопрос о возвращении ему Суэцкого канала?

Черчиллю не понравился этот вопрос. Он ответил, что надеется, что маршал позволит ему закончить пример с Гонконгом. Он продолжил: согласно параграфу 3 Великобритания будет иметь право своим «вето» прекращать любые действия Совета Безопасности. Британии не придется возвращать Гонконг; однако Китаю следует предоставить право поднимать вопрос о Гонконге, как и Египту требовать возврата Суэцкого канала. Затем, выйдя за рамки американской позиции по этому вопросу, он заявил, что такой же подход будет применен, если Аргентина предъявит претензии к Соединенным Штатам.

После такого логического построения в беседу вмешался президент Рузвельт, напомнив им о том, что они говорили в Тегеране о своей первостепенной ответственности за поддержание мира по мандату доброй воли от имени подавляющего большинства народов мира.

Сталин не был готов согласиться с процедурой голосования: он заявил, что ему нужно изучить документ, что восприятия с голоса недостаточно, поскольку невозможно уловить все его нюансы. Но затем по его вопросам стало очевидно, что ему недостаточно заверений, что «право вето» постоянного члена Совета Безопасности окажется эффективной защитой интересов Советского Союза. Теперь он говорил, что не верит, что какое-либо государство будет удовлетворено простым выражением своего мнения. Согласованные в Думбартон-Оксе предложения уже дали право обсуждать любые вопросы на Ассамблее: Китай захочет больше, чем просто высказаться по поводу Гонконга, это же относится и к Египту.

Вся неприязнь Сталина к Черчиллю теперь проявилась в полной мере: «Какие полномочия имеет в виду господин Черчилль, когда говорит о желании управлять миром… Он уверяет, что у Великобритании нет такого желания, нет его и у Соединенных Штатов, и остается только СССР… Это выглядит так, словно две великие державы уже приняли документ, который априорно исключает любые подобные обвинения, а вот есть третья, которая этот документ все еще не одобряет»[876].

Затем он, подражая Рузвельту в тщательном выборе формулировок, сказал, что через десять лет, возможно, никого из них уже не будет на свете, но сегодня есть обязательства по созданию для будущих поколений организации, которая сохранит мир минимум на пятьдесят лет. Главное – избежать в будущем ссор между тремя великими державами, поэтому необходимо выработать обязательства, которые не допустят конфликтов между тремя великими державами.