– Вам надо напомнить, что не русские, а Керзон и Клемансо установили эту линию… Линия была установлена против воли русских. Ленин был против передачи полякам Белостокского района, но Керзон отдал его Польше. Мы уже отступили от позиции Ленина… Должны ли мы быть менее русскими, чем Керзон и Клемансо? Тогда мы не сможем вернуться в Москву и показаться на глаза людям… Я лучше предпочту продолжить войну, хотя она нам и стоит крови, чтобы воссоздать и расширить Польшу за счет Германии[877]
.Сталин продолжил говорить. Он сказал, что осенью был хороший шанс объединить разные стороны и что на встрече между Миколайчиком, Станиславом Грабским и люблинским польским правительством были достигнуты соглашения по отдельным моментам.
Рузвельт и Черчилль хранили молчание.
Действительно, многие члены польского правительства в изгнании из числа тех, кто входил в правительство страны до 1939 года, были настроены прогермански и открыто говорили о том, что следующая война будет против России. Гарриман, которого стало все больше раздражать русское упрямство, еще в конце марта 1944 года объяснил Рузвельту суть проблемы: «Они боятся, что немцы могут снова прийти, и не хотят, чтобы в Польше было правительство, которое может последовать политике Бека и снова заключить союз с Германией»[878]
. Ни у кого не было иллюзий в отношении прогерманского характера этой группы эмигрантов, польского правительства в изгнании, которое признали и Британия, и Соединенные Штаты. Энтони Иден тоже считал это правительство неблагонадежным: «В частных беседах они говорят, что Россия будет до такой степени ослаблена, а Германия сокрушена, что Польша станет самым сильным государством в этой части мира»[879]. Поскольку распри среди поляков продолжались, было почти неизбежно, что Красная армия, освободив Польшу, приведет к власти поляков, которые могут захотеть поторговаться.В телеграмме Рузвельту в феврале 1944 года Сталин впервые упомянул о Польше. Тогда он тщательно отредактировал текст, подчеркнув (в пометке от руки), что основную роль в правительстве Польши в изгнании «играют враждебные Советскому Союзу профашистские империалистические элементы»[880]
, и приведя в качестве примера высказывания исторического недруга России генерала Казимира Соснковского, главнокомандующего польской армией на Западе. Сталин предложил тогда, чтобы американцы польского происхождения выполнили функцию политического противовеса в новом польском правительстве, и попросил выдать паспорта двум живущим в Америке полякам: отцу Станислаусу Орлеманскому, католическому священнику, и Оскару Ланге, профессору экономики Чикагского университета, – чтобы они могли приехать в Москву. Оба этих поляка считали польское правительство в изгнании недостаточно демократичным. Сталин встретился с обоими, поскольку надеялся, что, если эти патриотически настроенные американские поляки войдут в правительство, Ланге может возглавить министерство иностранных дел. И Сталин, и Молотов полагали, что польское правительство, в состав которого войдут американцы, станет, несомненно, дружественным Советскому Союзу. Сталин говорил Ланге, что хочет, чтобы тот стал польским гражданином: «Сотрудничество и взаимопонимание между Советским Союзом, Соединенными Штатами и Великобританией вовсе не является проявлением беспринципности и конъюнктурности, а скорее твердой и постоянной политической линией»[881].Сталин знал, что в лондонском эмигрантском правительстве было
«Во время визита премьер-министра Польши в Вашингтон Рузвельт настаивал на удалении из польского правительства антисоветских элементов из группы Соснковского, а также на согласии поляков на прохождение границы по “линии Керзона“. Он также настаивал на том, чтобы [польское] правительство вошло в рабочий контакт с польскими патриотами в Москве и польскими дивизиями на Восточном фронте… Миколайчик согласился действовать в духе предложения Рузвельта, однако лишь в случае полной поддержки со стороны польских эмиграционных кругов Лондона»[883]
.