Сталин и заговор генералов

Однако, судя по контексту обстоятельств, в которых появилось «донесение» заместителя полпреда ОГПУ по Западному краю Г.Ягоде, источником данной информации являлся начальник ПУ Западного фронта В.Касаткин. Он же мог получить эту информацию от человека, находившегося в ближайшем окружении М.Тухачевского. Из этого ближайшего окружения Тухачевского в его секретариате непосредственное отношение к «секретным документам» мог иметь старший делопроизводитель или секретарь командующего. Бессменным секретарем командующего фронтом с 1922 и по 1924 г., которому он, судя по всему, вполне доверял и после обсуждения своего «персонального дела» в ЦКК, был и оставался Смиренский Николай Михайлович (1893—19??), статистик по образованию, бывший офицер. Если бы информатором Касаткина был этот человек, то после октябрьского обсуждения своей «персоны» в ЦКК, где указанные выше сведения фигурировали в качестве компрометировавших Тухачевского, последний вряд ли потерпел бы рядом с собой секретного осведомителя. Н.Смиренский же, как сказано было выше, остался при нем вплоть до перевода Тухачевского в Москву. Поэтому остается лишь один человек, который и мог сообщить о «секретных документах», оставленных Тухачевским «в комнате стенографистки-полюбовницы». Это старший делопроизводитель секретариата Западного фронта с марта 1923 г. Эйшинская Софья Ильинична, «девица», которая вполне подходила на роль указанной «стенографистки-полюбовницы», к тому же польского происхождения. Косвенным указанием именно на нее как осведомителя Касаткина является факт смещения ее с указанной выше должности 1 июля 1923 г. и направлением в распоряжение политуправления Западного фронта. Здесь же начальник ПУ фронта Касаткин не счел ее человеком «провинившимся». Это обозначилось еще одним показательным фактом: Эйшинская была в июле же 1923 г. назначена секретарем помощника командующего Западным фронтом, т.е. того же Касаткина, который с марта 1923 г. являлся еще одним помощником командующего фронтом и временно исполняющим обязанности члена РВС фронта. Следовательно, В.Касаткин вполне доверял С.Эйшинской, в отличие от М.Тухачевского.

Из связей Тухачевского с «женщинами не нашего класса» сотрудник полпредства ОГПУ по Западному краю проводил линию к «сведениям, что в Польше интересуются его романами». Тоже все оказывается вполне логично. «Романы» Тухачевского «с женщинами не нашего класса», с польскими фамилиями (следовательно, польского происхождения) открывают «канал» для «вербовки» Тухачевского польской разведкой. Отсюда и вывод «доносителя»: Тухачевского «помимо воли могут склонить к шпионажу». Иными словами, уже можно было считать Тухачевского «почти изменником».

Такой вывод выходил за рамки обвинений в «бытовом разложении». Дело, таким образом, приобретало политический характер. Естественно, у власти должен был возникнуть вопрос о политическом доверии М.Тухачевскому, т.е. о его политической благонадежности, о возможности продолжения его службы в должности командующего Западным фронтом. На это указывает предельно выразительная резолюция М.Фрунзе, наложенная им в конце марта 1924 г. на эту информацию и опровергающая подозрения, ею порожденные: «Партия верила, верит и будет верить т. Тухачевскому»¹.

Хорошо было известно также и то, что Тухачевский владел усадьбой в Смоленской губернии, до революции принадлежавшей его отцу и проданной еще в 1908 г. Уехавший в 1922 г. за рубеж генерал И.Данилов свидетельствовал: «Милость большевиков к нему (т.е. М.Тухачевскому) за его «подвиги» столь неограниченна, что ему возвращено даже, вопреки идеям большевизма, его имение... где хозяйничают его сестры»^{826 827}. Поэтому возбуждение вопроса о владении усадьбой, о чем все давно знали, именно осенью 1923 г. представлялось также не случайным.

Из контекста приведенной выше информации становится ясным, что, во-первых, до составления этой «докладной записки» агентурного наблюдения за Тухачевским не велось. Во-вторых, инициатором составления и направления Г. Ягоде данной «докладной записки» были не структуры ГПУ Белоруссии по Западному краю или по Западному фронту, а начальник ПУ фронта В.Касаткин. В-третьих, примечательно, что Касаткин начал проявлять активность в этом направлении именно в августе 1923 г. Именно в это время Касаткин получил указание свыше о направлении «компромата» на Тухачевского через ГПУ в Москву. Он должен был получить такое распоряжение от своего непосредственного руководства в ПУ РККА, т.е. от В.Антонова-Овсеенко, хотя сомнительно, что последний являлся инициатором данной «операции». Впрочем, такое распоряжение Касаткин мог получить и как временно исполняющий дела члена РВС фронта, и как помощник командующего. Во всяком случае, вряд ли он, не имея за собой высокого «соизволения», решился бы на столь грубое нарушение установленного порядка.