Сталин и заговор генералов

Думается, однако, что объединение всех перечисленных выше «генералов» в «группу Тухачевского» возможно лишь с большими оговорками. Напомню свидетельство Г.Иссерсона, достаточно хорошо знавшего Тухачевского и имевшего возможность наблюдать его с 1923 г.: «Тухачевский не имел никакого своего окружения и не группировал вокруг себя так называемых «любимчиков»... Тухачевский не имел среды, на которую мог бы оцираться...»^{1276 1277}. Судя по всему, М.Тухачевский, как и другие реальные «военные вожди», уже в значительной мере утратил свою подлинную «меритариость». Он также превратился в «номенклатурную» фигуру. Во всяком случае, в официальной пропаганде. Номенклатурное положение Тухачевского и его покорность власти красноречиво передал в своих впечатлениях А.Бармин, после долгого перерыва, вернувшись из-за границы, посетивший его в 1934 г. «Моя первая встреча с Тухачевским после долгой разлуки прочно осталась в моей памяти, — вспоминал А.Бармин. — Маршал вышел из-за стола мне навстречу с непринужденной вежливостью, с какой он всегда обращался с младшими. Он пополнел, виски его были тронуты сединой. Но лицо его было по-прежнему молодым и ожиатенным. Он был так же уверен в себе, так же внимателен к собеседнику. Во время беседы зазвонил телефон. Маршал спокойно взал трубку, но вдруг неожиданно вскочил на ноги и заговорил совсем другим голосом: «Доброе утро, Климентий Ефремович... Так точно, как вы скажете, Климентий Ефремович... Будет выполнено, Климентий Ефремович...» Так он говорил с Ворошиловым. Этот случай произвел на меня тяжелое впечатление. Глядя, как этот замечательный военачальник получает и реагирует на приказы, я стал понимать, почему на то, чтобы дать ответ на мой вопрос, требуется несколько дней. Даже Тухачевский уже не мог принимать решения, он просто выполнял приказы... В ходе последующих контактов с ним я сделал вывод, что его воля была сломлена; в огромной бюрократической машине он стал простым винтиком. Из лидера он превратился в простого служащего»¹²⁷⁸.

Нравственное самочувствие Тухачевского в 1935—1936 гг. весьма красноречиво обозначилось в одном эпизоде, о котором вспоминала Г.Серебрякова. По ее свидетельству, «как-то зимним вечером зайдя к нам, он встретил нескольких критиков, поэтов и литераторов. Прозвучали стихи Маяковского и Багрицкого, нравившиеся Михаилу Николаевичу. Выслушав их, он начал декламировать сам, низким, хорошо поставленным голосом:

«Рожденные в года глухие Пути не помнят своего.

Мы, дети страшных лет России,

Забыть не в силах ничего.

Испепеляющие годы:

Безумье ль в вас, надежды ль весть?

От дней войны, от дней свободы Кровавый отсвет в лицах есть.

Есть немота — то гул набата

Заставил заградить уста. ,

В сердцах, восторженных когда-то,

Есть роковая пустота.

И пусть над нашим смертным ложем Взовьется с криком воронье.

Те, кто достойней, Боже, Боже,

Да узрят Царствие Твое».

Даже учитывая бросавшееся в глаза, особенно в эти годы, некоторое позерство Тухачевского, принимая во внимание свойства его личности (о них в соответствующем разделе было сказано достаточно), трудно усомниться в том, что эти строчки в его устах являлись скрытым выражением его личных настроений.

В силу личностных свойств Тухачевский не «группировал» вокруг себя людей, не инициировал «группировок» и «организаций», однако как весьма авторитетная военно-политическая, как правило, оппозиционная, альтернативная Ворошилову, фигура, привлекал к себе всех реально или мнимо «обиженных», «ущемленных» по службе или не согласных с официальным курсом военного строительства. В частности, как вспоминал сам Тухачевский, «в августе того же года (1932) я поехал в отпуск на Кавказ. На станции Беслан меня встретил командарм ККА Смолин. Он жаловался на плохое отношение к нему наркома. В дальнейших наших разговорах выяснилось несогласие Смолина с генеральной линией партии». Его начальник штаба «Алафу-зо охотно участвовал в разговоре, еще более сгущал краски»¹.