21 августа Каганович и Постышев вновь пишут Сталину: «Приехал Эйхе специально просить ЦК пересмотреть план, ввиду большого урона от засухи в ряде районов. Он просит вместо 100 миллионов — 63 миллиона пудов. В беседе мы отклонили его просьбу, но, судя по всем данным, без некоторого снижения не обойтись, примерно, до 80—85 миллионов пудов. Просим дать директивы!»
А Эйхе — это вся Западная Сибирь (Р.И. Эйхе был в этот период 1-м секретарем Западно-Сибирского крайкома ВКП(б)).
В ответной телеграмме 22 августа Сталин соглашается: «Придется немного снизить план сибирякам и средневолжцам. Боюсь, что Нижней Волге тоже придется несколько снизить».
Но снижение планов хлебозаготовок носило несущественный характер. Генсек упорно считал, что деньги на индустриализацию лежат только в деревне. 24 августа 1930 года Сталин писал Молотову из Сочи: «Микоян сообщает, что заготовки растут, и каждый день вывозим хлеба 1—1,5 млн. пудов. Я думаю, что этого мало. Надо поднять (теперь же) норму ежедневного вывоза до 3—4 млн. пудов минимум. Иначе рискуем остаться без наших новых металлургических и машиностроительных (Автозавод, Челябзавод и пр.) заводов… Словом, нужно бешено форсировать вывоз хлеба».
Сталина, похоже, в собственной правоте этого тезиса убеждал анализ существующего положения с товарным зерном. Наиболее полную картину в этом отношении дает В.П. Данилов. В целом, писал он в 1989 году, урожаи 1931—1932 годов были лишь немного ниже средних многолетних и сами по себе они не грозили голодом. Валовой сбор зерна в 1925 году составил 724,6 млн. ц; в 1926 — 768,3 млн. ц; в 1927 — 723 млн. ц; в 1928 — 733,2 млн. ц; в 1929-м —717,4 млн. ц.
Проблема была в товарном зерне, из объемов которого можно было формировать хлебный экспорт.
В 1913 году, пишет Данилов, при валовом сборе в 765 млн. ц зерновых было вывезено 96,5 млн. ц. А в 1926 году валовой сбор составил 768,3 млн. ц, но вывоз упал почти в 5 раз и составил всего —21,8 млн. ц.
В 1930 году положение немного улучшилось. Было собрано 835 млн. центнеров хлеба (на 70 млн. ц больше, чем в предвоенном 1913 году), что позволило экспортировать 48,4 млн. центнеров. В 1931 году сбор составил намного меньше — 695 млн. центнеров, но на внешний рынок было вывезено больше зерна — 51,8 млн. ц.
В 1932 году валовой урожай зерновых составил 699 млн. центнеров, а экспорт хлеба упал до рекордно низкой отметки — 18 млн. ц.{107}
23 июня 1932 года Каганович пишет Сталину в Сочи о планах Внешторга (Розенгольц), несмотря на плохие виды на урожай, резко увеличить экспорт зерна до 4 млн. тонн и предлагает немного поправить Розенгольца в сторону сокращения экспорта. Сталин отвечает через два дня: «По экспорту хлеба предлагаю серьезно сократить план Розенгольца». В итоге реальный экспорт составил около 16 млн. ц.
Похоже, действительность немного отрезвила Сталина. Но на его отношение к крестьянству это никак не повлияло. Генсек продолжал гнуть прежнюю линию. Голод уже поразил огромные пространства и распространился на Центрально-Черноземный район, Кубань, Северный Кавказ, Украину, Поволжье, Казахстан. Чтобы спасти детей и себя от голодной смерти, люди бросились в бега из родных мест. Но не тут-то было.
В письме Кагановичу 18 июня 1932 года Генсек раздраженно пишет об «оторванности секретарей от деревни. Результаты этих ошибок сказываются теперь на посевном деле, особенно на Украине, причем несколько десятков тысяч украинских колхозников все еще разъезжают по всей европейской части СССР и разлагают нам колхозы своими жалобами и нытьем».
Чтобы остановить это повальное бегство, в декабре 1932 года Сталин приказал лишить крестьян паспортов и ввел систему заградотрядов, которые не позволяли крестьянам покидать свои деревни и села в поисках пропитания.
А голод уже просто косил людей. ОГПУ сообщало в Центр, что во всех подверженных голоду регионах стали фиксироваться случае каннибализма. Люди сходили с ума, родители поедали своих грудных детей. А генсек в своих публичных выступлениях заверял граждан СССР и западное общественное мнение, что в стране не наблюдается даже и намека на наличие какого-либо недовольства политикой правительства со стороны крестьян и уж, конечно, нет в стране никакого, и нигде, голода.
Направляемые в ОГПУ сводки с мест пестрели описанием крестьянской трагедии. Вот только одна из таких спецсводок ОГПУ, направленная в Центр: «10 мая 1933 года. Красноярский район. Отмечается обострение продзатруднений. За апрель на почве недоедания умерло 303 человека, в том числе трудоспособных 23 человека, подростков и детей 85 человек (не все умершие зарегистрированы в сельсоветах, часть трупов зарывается прямо во дворах колхозников)».
Не стану воспроизводить леденящие сердце направленные руководству СССР письма крестьян о том, как умирали на их глазах люди, как употребляли в пищу малых детей своих, сводки ОГПУ о нередких случаях людоедства. Откровенно скажу — это выше моих человеческих сил. Надо иметь слишком крепкие нервы, чтобы читать всё это.