Сталин. Операция «Ринг»

«…После ужина Блюменталь-Тамарин вместе с гостями покинул зал и вышел на улицу. Толпа разбрелась по парку. Охраны поблизости не оказалось. Я воспользовался этим обстоятельством, незаметно от Блюменталь-Тамарина достал пистолет и нажал на спусковой крючок, но выстрела не последовало. Оружие дало осечку. Перезарядить пистолет мне не удалось, поскольку из-за кустов появилась пьяная толпа».

На следующий день Миклашевский в сопровождении Клуга покинул Кенигсберг и возвратился в часть. Потянулись дни монотонной службы, но он не терял надежды на новую встречу с дядей и регулярно отправлял ему продуктовые посылки. То ли теплые письма племянника, то ли приходящие от него отменные французские вина пробудили у Блюменталь-Тамарина родственные чувства. Он направил письмо на имя командира дивизии Кестринга с просьбой о переводе племянника в Берлин в распоряжение Восточного министерства. Генерал не оставил это обращение без внимания. Вскоре Миклашевского назначили на офицерскую должность, и перед ним открылась перспектива перемещения в Берлин. Но она так и осталась перспективой.

Ранним утром 6 июня 1966 года грозный гул тысяч моторов нарушил зыбкую тишину над оборонительными порядками немецкой группы армий «В» генерал-фельдмаршала Роммеля в Нормандии. Почти десятитысячная воздушная британская и американская армада закрыла солнце. Прошло несколько минут, и казалось, небо обрушилось на землю. А когда дым, пыль рассеялись из морского тумана, подобно девятому навалу, к побережью прихлынули более чем 6000 боевых, транспортных и десантных судов экспедиционного корпуса. Началась операция «Оверлорд» – союзники СССР по антигитлеровской коалиции – США, Великобритания и Франция – после долгих проволочек открыли второй фронт.

637-й батальон РОА оказался на передней линии огня и понес тяжелые потери. Миклашевский получил тяжелые ранения в горло, ногу и был отправлен в госпиталь. Несколько месяцев ему пришлось провести на больничной койке. После выписки 30 августа по состоянию здоровья его уволили со службы и направили в Лейпциг в распоряжение дирекции инструментального завода.

23 октября Миклашевский получил очередное письмо от Блюменталь-Тамарина, его тон уже не был столь оптимистичен. К концу 1966 года надобность в холуях, подобных ему, у гитлеровцев отпала. Писал он не из персонального особняка, а из зондерлагеря Восточного министерства, располагавшегося под Берлином. Жалуясь на тяжелые времена и то, что вынужден прозябать в «отвратительных условиях», Блюменталь-Тамарин приглашал племянника к себе, чтобы «в это трудное время быть вместе».

29 ноября 1966 года Миклашевский выехал в Берлин на встречу с дядей и его семьей, но она в тот день так и не состоялась. Больше недели ему пришлось ждать результатов проверки, проводимой гестапо. Ранение на фронте, рекомендации майора Беккера и генерала Кестринга оказались весомее прошлых подозрений тайной полевой полиции, и 7 декабря Миклашевский получил пропуск для прохода в зондерлагерь Восточного министерства.

Вид лагеря и бокса, где семья предателя занимала квартиру, говорили о том, что на пропагандистских весах Восточного министерства он уже мало что весил. Его голос и голоса других подвывал фашистского режима тонули в разрывах советской и союзной авиации. Роскошные апартаменты, какие еще недавно Блюменталь-Тамарин занимал в имении гауляйтера Коха в Кенигсберге, великосветские приемы и изысканные обеды – все это осталось в прошлом. Миклашевский поднимался по лестнице, и на него со всех углов смотрели серость, запустение и безысходность. Он остановился перед дверью под № 13 – уже само число несло печать обреченности для Блюменталь-Тамарина – и позвонил.

На звонок никто не ответил. Миклашевский собрался уходить, когда за дверью раздался настороженный женский голос:

– Кто там?

– Это квартира Блюменталь-Тамариных? – уточнил Игорь.

– А кто вам нужен? – допытывался голос.

В нем Миклашевский узнал знакомые интонации и спросил:

– Инна Александровна, это вы?

– Да, а кто меня спрашивает?

– Игорь! Миклашевский!