Сталин. От Фихте к Берия

Энгельс, формулируя теорию насилия нового времени, приходил к положениям, а его правящие наследники-коммунисты включали их в свою именно военную хрестоматию, о том, что в определённую историческую эпоху «производство развилось настолько, что человеческая рабочая сила могла произвести теперь больше, чем требовалось для простого поддержания её; средства для содержания большого количества рабочих сил имелись налицо, имелись также средства для применения этих сил; рабочая сила приобрела стоимость… военнопленные приобрели известную стоимость; их начали поэтому оставлять в живых и стали пользоваться их трудом. Таким образом, насилие, вместо того чтобы господствовать над хозяйственным положением, было вынуждено, наоборот, служить ему. Рабство было открыто». Теперь «милитаризм господствует над Европой и пожирает её. Но этот милитаризм таит в себе зародыш собственной гибели… Что оказалось „первичным“ в самом насилии? Экономическая мощь, обладание мощными средствами современной промышленности. Политическая сила… опосредствована экономической силой, высоким развитием металлургии, возможностью распоряжаться искусными техниками и богатыми угольными копями… Победа насилия основывается на производстве оружия, а производство оружия, в свою очередь, основывается на производстве вообще, следовательно — на „экономической мощи“, на „хозяйственном положении“, на материальных средствах, находящихся в распоряжении насилия»[741].

Ученик Энгельса Карл Каутский (1854–1938) детализировал прогнозируемое им самоотрицание милитаризма в общественной и государственной всеобщности, полном равенстве как тотальности — в утверждении всеобщего вооружения большинства, ведущего свою классовую борьбу с оружием в руках, в «вооружении народа», расширяя до почти всеобщности контекст революционной мобилизации, конфликта и социальной революции: «грядущая революция будет в меньшей степени походить на внезапное возмущение против властей и в большей степени на продолжительную гражданскую войну, — если бы с этим последним не соединялось представление о настоящих войнах и побоищах… Войны нельзя вести без напряжения всех сил народа». В таких условиях «организационной» эрозии подвергается и понимание борьбы социалистов за государственную власть, где первоначальные задачи достижения справедливости или классового социализма отходят на второй план перед общими, внеклассовыми, социально нейтральными задачами управления и мобилизации ресурсов: «Дело в том, что война является самым нерациональным средством… Она приносит с собою такие страшные опустошения, предъявляет такие огромные требования к государству, что вытекающая из войны революция сильнейшим образом обременяется такими задачами, которые ей несвойственны и которые поглощают на время все её средства и силы»[742]. Впоследствии критикуя большевиков за практику их революционной власти, Каутский показал, что вполне адекватно оценил перемены, произошедшие с государством на Западе: «Современное государство — строго централизованная организация, располагающая громадной силой внутри современного общества; вторгающаяся в частную жизнь каждого, что всего ярче обнаруживается во время войны. В такой момент каждый чувствует, как его существование определяется политикой государственной власти»[743]. Всё это, начиная с социалистической проповеди всеобщего вооружения народа как единственного способа «дисциплинирования масс»[744], «прошивало» нарастающие исторические события во всё более широком и хронологически длительном контексте, когда о подготовке к тотальной войне путём всё более тотальной мобилизации уже многие годы «говорил весь мир» и которую «делал весь мир».