Сталин. От Фихте к Берия

Касаясь принудительного труда в плане военной мобилизации, американский военный теоретик Клаус Кнорр (1911–1990) уже после Второй мировой войны сухо резюмировал общецивилизационный опыт: помимо экономических методов — мобильность рабочей силы во время войны обеспечивается также и «эффективным принуждением»: «Во время войны… цели, которыми обычно определяются экономические интересы в капиталистическом обществе, отходят на второй план… война больших масштабов ведёт к сужению личной свободы… Во всех странах, за исключением тоталитарных, исполнительная власть должна выполнять задачи, значительно ограничивающие свободу»[749]. Другой стратег из США детализирует эту мысль: «Одной из наиболее характерных черт современной войны, несомненно, является создаваемый ею огромный спрос на гражданскую рабочую силу… Повсюду начинаются лихорадочные поиски дополнительных рабочих рук. На работу привлекают калек и инвалидов. Старых рабочих отзывают из „отставки“. На работах, на которые раньше допускались только мужчины, используется много женщин» — и в условиях США того времени: неполноправные негры и мексиканцы[750]. Их немецкий современник подтверждает: во время войны, «как только достигается сравнительно полная занятость, возможности дальнейшего расширения производства резко ограничиваются. Фактически дополнительное увеличение производства может быть достигнуто в этом случае лишь путем удлинения рабочего дня или путем роста производительности труда. Во время войны самым простым мероприятием, конечно, является удлинение рабочей недели. А при тотальной военной экономике, когда возникает необходимость в массовом военном производстве, рано или поздно продолжительность рабочей недели доводится до предела выносливости рабочих и даже превышает эти пределы». Например, в Германии — «к 1939 г. во многих отраслях военной промышленности стал правилом 11-, 12- и 14-часовой рабочий день при семидневной рабочей неделе» — даже на юридически частных предприятиях, в отношении граждански полноценных работников. «Наряду с этим на немецких предприятиях была введена… потогонная система. Неизбежным результатом этого явились полное физическое и умственное истощение рабочих и сокращение их выработки»[751].

Сталинский ли все они описывали «тоталитаризм»? Только ли сталинский? И если да, то что нового он привнёс в человеческую практику, чтобы заслужить себе, кроме национально-исторического, это особенное имя, что изобрёл он такого, что не изобрела бы европейская современность (modernity) Нового времени? Итак, сталинский СССР был наивысшей точкой мобилизационного развития СССР[752]. Наиболее характерные социальные явления сталинизма — тотальный социальный контроль, массовые репрессии и массовый принудительный труд, подчинённые государственной политике коллективизации сельского хозяйства и индустриализации, отвечали не только марксистским догмам о концентрации производства как прямом пути к построению коммунизма и задачам подготовки СССР к тотальной войне, но и мировому опыту капитализма и колониализма. В близости тотальной войны, требующей тотальной мобилизации общества и государства, в Европе и мире никто в 1920–1930-е годы не сомневался.