Сталин. От Фихте к Берия

В целом говоря, именно индустриальная современность XIX–XX веков, воспитавшая и консолидировавшая идеологии национализма, протекционизма, милитаризма, этатизма и одновременно социальной инженерии дарвинизма и позитивизма, создала основу и предопределила политический, принудительный по отношению к обществу и экономике, пафос тотальной мобилизации, крайними (и только лишь крайними перед лицом этого исторического консенсуса) проявлениями которой стала практика тоталитарных диктатур ХХ века. Современный социолог Энтони Гидденс верно обнаруживает и неосознанность этого консенсуса и одновременно его историческую предопределённость: «Произвол в использовании политической власти представлялся основателям социологии [в XIX веке] прежде всего атрибутом прошлого. „Деспотизм“, казалось, был характерен лишь для государств, предшествовавших эпохе современности. Рассматривая результаты распространения фашизма, Холокоста, сталинизма и других эпизодов истории ХХ века, мы видим, что возможности для тоталитарного варианта развития событий предполагаются институциональными параметрами современности, а не исключаются ими (здесь в обоих случаях курсив мой. — М. К.) …Тоталитарное правление объединяет политическую, военную и идеологическую власть в более концентрированной форме, чем это было возможно до появления современных национальных государств»[782]. Ведь как раз опыт англо-бурской войны 1899–1902 гг., частный опыт «цивилизованного» насилия, открывший для интернационального исторического опыта такие методы военно-государственного «умиротворения», как концентрационные лагеря и тактику «выжженной земли», всё то, что упомянутый только что Э. Гидденс называет «индустриализацией войны», вдохновил классика экономической социологии, равно «великого» и для «буржуазной науки», и для марксизма и большевизма первой половины ХХ века, Джона Гобсона на создание перевернувшего социально-историческое знание труда «Империализм» (1902), в котором детальней и профессиональней, глубже и точнее исследовал то, что так ещё архаично, риторично нащупывал Э. Э. Ухтомский, описывая, в первую очередь, британский опыт тотально-истребительного колониализма и империализма. Дж. Гобсон подробно исследовал системы и практики принудительного труда, организованного в колониях в интересах метрополий в XIX — начале XX в. и резюмировал предпосылки капиталистической мобилизации труда как неотъемлемой части капиталистической индустриализации и колониального освоения природных ресурсов. Очевидно, что выбор обезземеленного крестьянства в качестве главного поставщика кадров принудительного труда уже был сделан, в соответствии, кстати, и марксистской догме о механизме первоначального накопления: «Земля — это наиболее важный момент для уяснения сущности „принудительного труда“. В известном смысле всякая работа „принудительна“ или „несвободна“ там, где „пролетариату“ не предоставлена возможность получать средства существования от обработки земли. Это нормальное состояние огромного большинства людей, живущих в Великобритании и во многих других странах, населённых белыми. Для рассматриваемого нами „принудительного труда“ характерно не это, а установление белой правящей расой легальных мер, специально направленных к тому, чтобы заставить отдельных туземцев покинуть ту землю, на которой они живут и которая даёт им средства к существованию, к тому, чтобы принудить их работать у белых и исключительно в интересах белых. Когда конфискуются земли, первоначально занятые туземцами, или когда они другим путём переходят в руки белых собственников, создание трудового фонда из обездоленных туземцев обыкновенно является вторичной целью этих мер. Но „принуждение“ становится уже целой системой, когда правительство принимает насильственные меры с целью „побуждения“ к труду»[783]. Лишённый земли в метрополии, труд здесь путём уже рыночного принуждения мобилизовывался для интенсивной индустриализации и войны, а в колониях, оторванный от традиционного образа жизни и хозяйствования, труд путём прямого принуждения мобилизовывался для экстенсивной эксплуатации природных ресурсов. Но в любом случае — даже рыночный способ мобилизации труда не исключал использования самых грубых, традиционных форм принуждения, самой массовой из которых становилось военно-политическое принуждение к обязательному труду в период новых, «индустриальных» войн.