Сталин. От Фихте к Берия

Подобно тому, как нашествие многонациональной армии Наполеона на Россию в 1812 году[833] вновь — после разделов Польши — актуализировало в русском историческом сознании образ Смуты начала XVII века с нашествием сил Речи Посполитой, занятием интервентами Москвы и освобождением Москвы земским ополчением Минина и Пожарского в 1612 году, нашествие именно Наполеона, императора, но наследника упразднившей сословия Великой Французской революции, ставило перед сословной Российской Империей прямой вызов внесословной, общенациональной мобилизации.

Русская монархия в XVIII веке уже прошла свой путь осознания того, что историко-политическое и народное тело государства и Отечества не сводятся к судьбе династии и существуют как зависимые, но самостоятельные явления[834]. Даже те, кто оспаривает это мнение, вынуждены фиксировать, что Пётр Великий первым ввёл концепцию безличного государства и верности ему подданных одновременно с верностью государю — в «Полтавской речи» к солдатам накануне битвы[835]. Наследники Петра в XVIII в. время от времени частично вводили практику присяги на верность не только монарху, но и «Российскому государству» или империи. Особенно содержательным выглядит текст присяги императрицы Анны Иоанновны в 1730 году, предложенной ей Верховным тайным советом, в которой «слова отечество и государство появляются неоднократно»[836]. И если внесословный, гражданский смысл общенациональной мобилизации революционной и наполеоновской Франции и её сателлитов был давно уже задан революционной диктатурой не только с точки зрения права (и это было адекватно отмечено в высшем обществе Российской империи[837]), но и с точки зрения тотальной демографической мобилизации[838], то Россия 1806–1812 гг. в принципе могла на это ответить только не затрагивающим сословный строй «земским ополчением» — и, главное, утверждением своего образа нации — Отечества. Это и было дано в высшей государственной символической форме — в учреждении Александром Первым 5 февраля 1813 года всесословной медали для награждения всех участников боевых действий «В память Отечественной войны 1812 года»[839]. На ополченском кресте, введённом в 1812 году, был размещён девиз «За Веру, Царя и Отечество», для участников крестьянского партизанского движения в 1812 году учреждена наградная медаль «За любовь к отечеству» (1813).

Важно, что к 1812 году пафос национально-патриотического освобождения стал интернациональным и идеологически был наиболее разработан в немецких землях, оккупированных Наполеоном, и в немецкой эмиграции, в том числе России, а практически был реализован — в восстании и партизанской войне в Испании 1808–1814 гг.[840] против наполеоновской оккупации. Авторитетный русский либерально-консервативный правовед и публицист, сын участника Отечественный войны 1812 года А. Д. Градовский (1841–1889) так оценил пример Испании и суверенный характер общенародной отечественности: «Борьба, начатая Александром I в 1812 г., была истинной войной за независимость отечества… Ещё раньше Испания подала пример мужественного сопротивления иноземному насилию»[841]. Тем не менее собственный русский опыт Смуты начала XVII века как опыт всесословного ополчения[842] был актуализирован ещё до поражения Пруссии и восстания в Испании: Александр Первый 30 ноября 1806 созвал ополчение беспрецедентной численностью в 612 тысяч человек[843]. Созыв ополчения вполне успешно прошёл и в русской Прибалтике, Эстляндии и Лифляндии, где встретил внятную поддержку немецкого остзейского дворянства, латышских и эстонских сельских и городских жителей[844]. Мощная историческая аналогия между войной 1812 г. и победой над Смутой в 1612 г., когда самодеятельное земское ополчение освободило Москву от иноземных и инославных оккупантов (в том числе поляков) и в итоге дало начало новой царской династии, публично, церковно и граждански «учредило» её, — дополнительно демонстрировало не только гражданскую легитимность монархии, но и её общенациональные корни[845].