Сталин. От Фихте к Берия

В 1914–1918 гг. за оборону Отечества последовательно выступал и такой авторитет дореволюционной оппозиционной интеллигенции, убеждённый социалист, писатель В. Г. Короленко (1853–1921). Он, в частности, писал в июле 1917 года, видимо, выражая распространённые настроения: «Армия присягала царю, но она присягала и Отечеству. Царь не захотел объединиться с Отечеством для защиты. Пришлось выбирать: Царь или Отечество? (…) Отечество шире всех форм государства. Оно шире монархии и шире республики. Оно ставит требования всем формам власти…»[892]. Таким образом, отечественность в оборонном сознании настолько отделилась от монархии, что уже могла стать (и была) основой для предъявления династии риторических обвинений в государственной измене и «немецком заговоре». В 1914–1916 годах большевики, формально боровшиеся за классовое понимание Первой мировой войны как империалистической и выступавшие за «поражение собственного правительства» и за превращение этой внешней войны — во внутреннюю, гражданскую, казалось, полностью соответствовали решениям Базельского конгресса Интернационала (ноябрь 1912 года), заседавшего в начале имевших оттенок колониальных Балканских войн 1912–1913 гг.[893] Но большевики оказались в изоляции не только в России, где сложился общенациональный оборонительный консенсус, но и в изоляции перед лицом «образцовой» немецкой социал-демократии, которая в 1914 году почти единодушно поддержала своё правительство в борьбе против России. И это понятно: памятуя опыт англо-бурской войны 1899–1902 гг., социалисты концентрировали свой пацифизм более всего против колониальных войн, оставляя вне должного рассмотрения возможный конфликт между самими великими и колониальными державами. Марксист и социал-демократ поколения Ленина Ф. И. Дан (1871–1947) описывал итоги Базельского конгресса в контексте первой Балканской войны совершенно в духе политической русофобии Маркса и Энгельса и подчёркивал: «Преступным безумием была бы война между тремя великими передовыми культурными народами из-за сербско-австрийского спора. (…) Преодоление соперничества между Германией с одной стороны, Францией и Англией, с другой, устранило бы величайшую опасность для мира, ослабило бы русскую реакцию, эксплуатирующую это соперничество в своих интересах, сделало бы невозможным нападение Австро-Венгрии на Сербию и обеспечило бы мир»[894]. Другой марксист этого поколения М. Павлович (М. Л. Вельтман, 1871–1927) формулировал колониальный смысл Базельского конгресса ещё предметней: он явно исходил из того, что будущая война «в старой культурной Европе,… в отличие от войн на Балканах и в Маньчжурии, принесёт не сотни тысяч, а миллионы жертв»[895]. Позже, когда нападение всё же состоялось, автор сборника русских марксистов-«оборонцев» правильно понял это самоограничение социалистов только как запрет на войну в «культурной Европе» и констатировал: «Признание ценности отечества и установление права и обязанности защищать его от нападений извне являются аксиомами для социалистов Европы»[896].

Здесь приходилось признать, что, несмотря на все буквы социал-демократической догмы о классовом характере войн, история Социал-демократической партии Германии (СДПГ) была издавна, начиная с политической риторики Карла Маркса и прямой политической позиции Фридриха Энгельса и кончая неоднократно заявленной позицией партийных вождей, полна примеров несомненно патриотического единства, постоянно подтверждаемого на случай войны Германии против России. Главным обоснованием этого, антидоктринального и антидогматического отвержения классового подхода было всеобщее убеждение немецких социал-демократов в том, что царская Россия являет собой пример агрессивной реакционной деспотии, которая служит главным препятствием Европы на пути к политическому прогрессу.

Историки германской социал-демократии справедливо описывают национальный и патриотический характер СДПГ так, как будто бы для этой партии в конце XIX — начале XX века «Коммунистического манифеста» с его «пролетариями, не имеющими отечества», уже просто не существовало: