Сталин. От Фихте к Берия

К этому категорическому несоответствию следует добавить и обнаруженные историками уровни, на которых происходили ключевые искажения информации. Специалист фиксирует несоответствие данных о военных потерях в разных отчётных инстанциях и приходит к выводу: исходные данные о потерях, суммированные на уровне полка, больше, чем на следующем уровне отчётности — в дивизии[1072]. Из этого можно сделать вывод, что у производителей первичных данных существовали обстоятельства, мотивы к максимальному подсчёту или завышению данных о потерях, а у вышестоящих инстанций, кроме естественного запаздывания с обработкой данных, присутствовало понимание того, что эти первичные данные чаще всего завышаются, и была воля к тому, чтобы корректировать эти данные.

Но одно дело — завышать данные об уничтоженных противниках в открытом бою, и совсем другое — завышать данные об уничтоженных (подлинных или потенциальных) врагах на «внутреннем фронте». Репрессивная доблесть карательных органов, в духе Большого Террора 1937–1938 гг. соревновавшихся друг с другом в численности обнаруженных и наказанных врагов, неизбежно входила в противоречие с политической судьбой местных органов власти, особенно в послевоенное время и особенно на новых советских территориях в Прибалтике, Белорусской ССР и Украинской ССР, для которых главным интересом в отчётах о своей деятельности было, как минимум, не преувеличение параметров собственной неэффективности и нестабильности, выражавшихся, в том числе, в цифрах репрессированных врагов Советской власти.

В своей статье[1073] А. Р. Дюков продолжил полемическую линию на верификацию статистики репрессий, которую приводят исследователи сталинской политики в советских республиках Прибалтики. Но на этот раз объектом полемики выступают признанные исследователи, а не Март Лаар. И тем ответственнее задача, которую возлагает на себя А. Р. Дюков. Исследователь подвергает критике сводные данные (в разные годы — главы НКВД, члена / заместителя председателя ГКО, заместителя председателя СНК / Совета министров СССР) представителя высшего советского руководства Л. П. Берия о репрессиях в Прибалтике и на Западной Украине (арестованных, убитых и депортированных), которые используют авторитетные исследователи Тыну Таннберг[1074] и Е. Ю. Зубкова[1075], — как «недостоверные»[1076]. Сразу отметим, что и эстонский исследователь Тыну Таннберг, и российский историк Е. Ю. Зубкова профессионально опираются в своих работах на полноту архивных данных и к ним не могут быть предъявлены претензии в чрезмерной политической ангажированности, хотя Тыну Таннберг и действует в условиях принудительно господствующей в Эстонии теории «советской оккупации» (которую он, однако, готов компромиссно толковать как форму «контроля» СССР в Прибалтике), а Е. Ю. Зубкова, отнюдь не являясь сторонницей «ревизионизма», корректность формулы «советской оккупации» отрицает. Т. Таннберг и Е. Ю. Зубкова законно приходят к выводу о том, что Берия, ссылаясь на большое число жертв и участников подполья, обосновывал необходимость новой национальной политики Кремля в Советской Прибалтике. Эту политику предлагал Берия реализовать не только в Прибалтике, но и на Украине, а также отчасти в Белоруссии. Эта политика не специально для Прибалтики, а и вообще для территориальных приобретений 1940-х гг. на Западе СССР, была одобрена высшим руководством СССР.