Сталин. После войны. Книга 2. 1949–1953

Не ясно ли, что нам надо поднимать роль партии, ее партийных комитетов?! Можно ли забывать об улучшении работы партии в массах, чему учил Ленин? Все это требует притока молодых, свежих сил в ЦК – руководящий штаб нашей партии. Так мы и поступили, следуя указаниям Ленина. Вот почему мы расширили состав ЦК. Да и сама партия намного выросла.

Спрашивают, почему мы освободили от важных постов министров видных партийных и государственных деятелей. Что можно сказать на этот счет? Мы освободили от обязанностей министров Молотова, Кагановича, Ворошилова и других и заменили их новыми работниками. Почему? На каком основании? Работа министра – это мужицкая работа. Она требует больших сил, конкретных знаний и здоровья. Вот почему мы освободили некоторых заслуженных товарищей от занимаемых постов и назначили на их место новых, более квалифицированных, инициативных работников. Они молодые люди, полны сил и энергии. Мы их должны поддержать в ответственной работе»[444].

Что же касается самих видных политических и государственных деятелей, то они так и остаются видными политическими и государственными деятелями. Мы их перевели на работу заместителями председателя Совета Министров. Так что я даже не знаю, сколько у меня теперь заместителей.

Тон сталинской речи, пишет Константин Симонов, и то, как он говорил, вцепившись глазами в зал, – все это привело всех сидевших к какому-то оцепенению. В зале стояла абсолютная тишина.

– Борьба с капиталистическим лагерем предстоит тяжелая, – продолжил Сталин, – и самое опасное в этой борьбе дрогнуть, испугаться, отступить, капитулировать. Требуется твердость и бесстрашие. Такое, которое проявил Ленин в 1918 году. Какая неимоверно тяжелая обстановка тогда была и как сильны были враги. А что же Ленин? А Ленин – перечитайте, что он говорил и что он писал тогда. Он гремел тогда в этой неимоверно тяжелой обстановке, гремел, никого не боялся. Гремел! Гремел! Гремел![445]

Сталин говорил жестко, местами очень жестко, почти свирепо. А дальше он буквально обрушился на двух своих близких соратников.

– Нельзя не коснуться неправильного поведения некоторых видных политических деятелей, если мы говорим о единстве в наших делах, – продолжил вождь после небольшой паузы, – Я имею в виду товарищей Молотова и Микояна. Хочу объяснить, по каким соображениям Микоян и Молотов не включаются в состав Бюро.

Молотов – преданный нашему делу человек. Позови, и, не сомневаюсь, он, не колеблясь, отдаст жизнь за партию. Но нельзя пройти мимо его недостойных поступков. Товарищ Молотов, наш министр иностранных дел, находясь под «шартрезом» на дипломатическом приеме, дал согласие английскому послу издавать в нашей стране буржуазные газеты и журналы. Почему? На каком основании потребовалось давать такое согласие? Разве не ясно, что буржуазия – наш классовый враг и распространять буржуазную печать среди советских людей – это, кроме вреда, ничего не принесет. Такой неверный шаг, если его допустить, будет оказывать вредное, отрицательное влияние на умы и мировоззрение советских людей, приведет к ослаблению нашей, коммунистической идеологии и усилению идеологии буржуазной.

Сталин так говорил о Молотове, что сидевший в зале Шепилов написал, что «ощущение было такое, будто на сердце мне положили кусок льда»[446]. Константин Симонов испытывал точно такие же чувства, сидя в зале и слушая Иосифа Виссарионовича.

«Никто не ожидал такого оборота дела», – указывает в мемуарах А. И. Микоян[447].

А ведь совсем недавно отношение Сталина к Молотову было совершенно иным. Летом 1946 года Вячеслав Михайлович Молотов взял да и ушел в Париже с военного парада. Причина – он, нарком иностранных дел СССР, был поставлен во втором ряду почетных гостей. «Не знаю, правильно ли я поступил», – телеграфировал он об этом Сталину. «Ты поступил совершенно правильно… – пришел ответ. – Достоинство Советского Союза следует защищать не только в главном, но и в мелочах»[448].

Но в том же 1946 году Сталин охладел к В. М. Молотову, это случилось после показательной истории с избранием Молотова почетным академиком Академии наук СССР. Дело было в ноябре 1946 года. Сам вождь предложил Молотову дать согласие на избрание почетным академиком АН СССР, которое руководству страны предложили академики Вавилов, Бруевич, Волгин, Лысенко. Неприятный осадок у Сталина вызвал не сам факт согласия соратника на это маловажное (со сталинской точки зрения) действие, а тщеславие Молотова, которое на минутку выглянуло из-за обычно непроницаемой маски сталинского наркома.