Сталинград

Паулюс, нервно вертевший в руках пачку сигарет, постарался уйти от ответственности. Он сказал: «Даже если я подпишу такой приказ, ему никто не подчинится. Сдавшись в плен, я автоматически перестал быть командующим». Воронов не отступал: «Но несколько часов назад вы им были». Паулюс возразил: «Мои войска рассечены на две части, и я лишь номинально был командующим второй группировкой. Та часть войск получает приказы непосредственно из ставки фюрера, и командуют ею другие генералы».[949]

Они продолжали пререкаться, но было ясно, что разговор зашел в тупик.[950] Нервный тик у Паулюса усилился. Воронов, помня о том, что Сталин в Кремле с нетерпением ждет результата, также начал терять контроль над собой. Когда маршал сильно нервничал, у него дергалась верхняя губа – последствия давней автомобильной аварии в Белоруссии. Задергалась она и в той самой избе.

Паулюс продолжал стоять на своем. Кроме того, он заявил, что, если и подпишет такой приказ, все посчитают его подделкой. Воронов ответил, что в этом случае один из немецких генералов будет присутствовать при том, как бывший командующий 6-й армией подпишет приказ, а потом отправится в северную часть «котла», чтобы засвидетельствовать подлинность его подписи. Паулюс продолжал упрямиться – он отказывался подписывать приказ, ни принимая во внимание никакие аргументы и отвергая все предложения. В конце концов Воронов понял, что все дальнейшие попытки убедить его бесполезны.

«Должен предупредить вас, господин генерал-фельдмаршал, – перевел его слова Дятленко, – что, отказываясь спасти жизни своих солдат, вы принимаете на себя бремя тяжелой ответственности перед немецким народом и будущим Германии».[951]

Паулюс сидел, уставившись в стену, и молчал. Смятение его мыслей и чувств выдавал только усилившийся тик.

Воронов выдержал паузу, а потом заговорил на другую тему. Он спросил, удовлетворен ли Паулюс тем, как его разместили, и не требуется ли ему вследствие болезни особое питание. «У меня только одна просьба, – ответил фельдмаршал. – Я прошу, чтобы немецких военнопленных кормили и оказывали им медицинскую помощь». Воронов объяснил, что в сложившихся условиях обеспечивать всем необходимым такую массу пленных очень сложно, но тем не менее все возможное будет сделано.[952] Паулюс поблагодарил его, встал и еще раз поклонился присутствующим.

Гитлера известие о капитуляции 6-й армии застало в Восточной Пруссии. Он был в своем надежно спрятанном в глубине лесов и строго охраняемом «Вольфшанце» – эту главную ставку фюрера и командный комплекс верховного командования вооруженными силами Германии генерал Йодль как-то назвал чем-то средним между монастырем и концентрационным лагерем. На этот раз Гитлер не стучал кулаком по столу, а просто молчал, уставившись в тарелку.

Дар речи, а с ним и гнев вернулись к фюреру на следующий день. В полдень он вызвал к себе фельдмаршала Кейтеля и генералов Йешоннека, Йодля и Цейтцлера. «6-я армия капитулировала официально и безоговорочно! – в ярости кричал им Гитлер. – Почему они не сомкнули ряды и не ощетинились штыками? Почему не приберегли последний патрон для себя? Уважающая себя женщина, услышав оскорбительные замечания в свой адрес, запрется в комнате и пустит себе пулю в висок! Почему немецкие солдаты испугались и предпочли позорный плен достойной смерти? Почему?»[953]

«Я тоже не могу это понять, – первым решился что-либо сказать Цейтцлер, но в данном случае это заставляет лишь задуматься, искренен ли он был в своих заверениях Манштейну и другим, что сделал все возможное, пытаясь донести до фюрера истинное положение дел 6-й армии. – Я по-прежнему придерживаюсь мнения, что заявление о капитуляции ложно. Может быть, Паулюс лежит, тяжело раненный…»

Гитлер не дал ему договорить. Он снова и снова кричал, что не понимает, почему командующий 6-й армией не покончил с собой. Ясно, что это обстоятельство никак не укладывалось в созданный в его воображении миф о героических защитниках «сталинградской твердыни». Фюрер немного помолчал и продолжил: «Самое страшное во всем этом то, что один-единственный слабак свел к нулю героизм многих солдат и офицеров… Что такое жизнь? Жизнь – это нация! Жизнь отдельного индивидуума не имеет никакого значения… И это после того, как я сделал его фельдмаршалом! Я хотел доставить ему последнее удовольствие. Он мог обмануть судьбу, мог обрести вечность, обессмертив свое имя, но предпочел отправиться в Москву!»

Нельзя не отметить, что поступком Паулюса и других высших офицеров были потрясены и японские союзники Гитлера. Когда они, как и немецкие государственные деятели и военачальники, увидели кадры советской кинохроники из Сталинграда, подданные микадо задали себе один вопрос: «Если это правда, а это правда, почему Паулюс не покончил с собой как истинный солдат?»[954]