Stalingrad, станция метро

Через три минуты небольшая делегация уже входила на участок Коки-Лёки. Впереди шла женщина, почему-то прихватившая с собой тяпку. За ней следовали мужчина с Елизаветиным ухом в пальцах и сама громко рыдающая Елизавета.

— Ваша поганка? — зычным голосом спросил мужчина.

Карлуша, до этого расслабленно сидевший на замшелой лавочке у замшелого стола под одной из кривых яблонь, подскочил как ужаленный и бросился к Елизавете.

— Что случилось, блюмхен? — закричал он на ходу.

При виде такого родного Карлуши Елизавета начала плакать еще горше.

— Папочка, папа! — сквозь слезы повторяла она.

Худосочный нескладный Карлуша явно проигрывал крепко сбитому мужику в майке и потому тот позволил себе поистине мушкетерский выпад:

— Совсем обнаглела алкашня! Сидят тут, водяру в глотку льют, чтоб им захлебнуться! А спиногрызы ихние чужие сады обносят. Придется раскошелиться, папаша. И скажи спасибо, что ментов на тебя не натравили…

— Отпустите девочку, — только и сказал Карлуша.

Он не повысил голоса и никак не изменил его, но Елизаветино ухо тотчас оказалось на свободе. Елизавета ринулась к отцу и обхватила его за пояс, а он, наклонившись, тихонько прошептал:

— Иди в дом, блюмхен. А папа сейчас к тебе придет…

Что уж там происходило между Карлушей и нежданными визитерами, так и осталось тайной. Обзор из дома с грязными, затянутыми паутиной окнами был неважным, да и Елизавета все время плакала, сосредоточившись на нанесенной ей вселенской обиде. И на ухе, которое нестерпимо горело.

Кажется, мужик в майке толкнул Карлушу. А Карлуша толкнул его. А женщина в халате принялась размахивать тяпкой. И неизвестно, чем бы все закончилось, если бы на помощь Карлуше не пришел монументальный, украшенный множеством тюремных татуировок Кока-Лёка.

Потом они сидели на лавочке под яблоней. Карлуша держал Елизавету на коленях, а она обвивала его шею руками.

— Ты поступила не очень хорошо, блюмхен.

— Они тоже поступили не очень хорошо…

— Зачем нам брать пример с плохих людей? Никогда не надо этого делать.

— Я не буду, не буду. И смородину тоже не буду есть. Никогда.

— Это ты зря. Смородина здесь не при чем.

Еще как при чем!.. Карлушино лицо совсем близко, можно рассмотреть каждую его черточку, и это гораздо увлекательнее, чем гоняться за ящерицей. В Карлушиных руках Елизавета чувствует себя неуязвимой, сквозь яблоневые листья просвечивает солнце, а где-то у них за спиной играет на своем гобое Кока-Лёка.

…Какие странные леденцы.

Ощутимый смородиновый привкус сменился дынным (когда-то они с Карлушей купили замечательные дыни у двух братьев-таджиков, державших точку на Большой Пушкарской. Ни до, ни после таких чудесных дынь им не попадалось). После дыни наступает очередь клубники, вишневого варенья, жареных орешков, оливок с сыром — и все это связано с Карлушей, с какими-то смешными и не очень эпизодами из их жизни.

А вот и сахарная вата.

Ее-то уж точно не могло возникнуть. Вернее, воспоминание, с ней связанное, должно быть совсем другим, но получилось именно это —

зимний парк аттракционов.

Стрельба в тире, где Елизавета зарекомендовала себя самым лучшим стрелком; шляпы, взятые напрокат — тирольская для Карлуши и ковбойская для Елизаветы; американские горки, луна-парковый шедевр «Пирамиды майя» и, конечно же, павильончик гадалки на картах Таро.

И — снег.

Этого никогда и нигде не случалось, зимний парк аттракционов существовал только в Карлушином воображении, так почему Елизавета видит его так явственно?

Карлуша в тирольской шляпе неподражаем.

Карлуша неподражаем, бесподобен в каждом своем проявлении. По лицу Елизаветы текут слезы, а Карлуша улыбается ей, как улыбался всегда, нам ведь было хорошо вдвоем, блюмхен?

Очень! Очень хорошо, Карлуша!

Ничего не надо бояться, и помни — ты красива, как бог, и обязательно найдутся люди… обязательно найдется человек, который увидит это и оценит по достоинству. Людей будет великое множество, а человек — только один, но большего и не надо, ведь так?

Так, Карлуша. Так.

И не продавай аккордеон, блюмхен. Я хочу, чтобы он остался в семье Гейнзе навсегда. Теперь семья Гейнзе — это ты, так что не продавай его. Может, и я когда-нибудь загляну размять пальцы. Ты ведь сделаешь так, как я прошу?

Конечно, Карлуша. Конечно.

Ну, улыбнись мне, моя куколка, мой цветочек! Вытри слезки, мы ведь не расстаемся, мы и не смогли бы расстаться. Мы просто говорим друг другу «чусики»!

Чусики, Карлуша.

По лицу Елизаветы текут слезы, они капают на остатки леденцов из кулька и на диск, зачем только Праматерь всучила его? — сейчас не самое подходящее время слушать диски. Совсем-совсем неподходящее.

«Затем».

Она сказала —затем, как может Елизавета ослушаться Праматери, не подчиниться ей?..

Видно, что диск — не закатанный аудиоальбом какого-то певца или певицы. А самый обыкновенный, пишущий, на него можно поместить все, что угодно, — от музыки и фильмов до фотографий, стандартная емкость 700 МБ. Диск белый и черным маркером на нем размашисто написано:

Т.Т.

Что такое «Т.Т.»?