Сталинградский гусь

Факт, что она не может управлять собою, удивил ее, одновременно вызвал боль и неверие: это что же такое происходит? Галя должна была дать себе ответ, но сделать этого не сумела, она уже не видела и не слышала ничего – находилась в вязкой, какой-то липкой темноте, в которой ничего не было видно, не различались ни углы, ни выступы, ни стены, и вообще нельзя было разглядеть ни одного предмета.

Впрочем, продолжалось это недолго, через некоторое время впереди завиднелась крохотная светлая точка, будто навстречу Гале Клевцовой тоже кто-то несся.

А может, это была звезда, на которой ей теперь предстояло жить?

Точка ширилась, боролась с неуступчивой темнотой, пробивалась сквозь нее, двигалась вперед – двигалась все же, словно бы давала понять всем, кто ее видит, что кроме одной жизни на земле есть другая жизнь – совершенно иная, человеку неведомая, и нужно только терпение, чтобы дождаться ее, дотянуться до светлого края, обозначавшего ворота, вход в иной мир.

В мире том сержант Галина Клевцова и будет отныне обитать.

Моргуненко, опытный солдат, сразу понял, что произошло; обсыпанный осколками стекла, лопнувшего за спиной, он выскочил из зала, где вновь увлеченно начал петь Ободзинский, на бегу сорвал со стенки автомат, висевший у самой двери, выскочил во двор, где Тимур на остатках углей решил запечь десятка два помидоров, крутанулся на одном каблуке, пытаясь определить место, откуда стреляли.

Горы были тихи и безлюдны, ни одной движущейся точки в них, даже орлов, обычно неподвижно висевших над вершинами, и тех не было… Рядом с Моргуненко оказался Гужаев, также в «калашниковым» в руках.

– Где? Кто? – хрипло выкрикнул Гужаев. – Откуда стреляли?

Моргуненко снова крутнулся на одном каблуке, стер со щеки кровь – осколки стекла порезали кожу в нескольких местах. Он слышал выкрики Гужаева и одновременно не слышал их – боль била в уши, оглушала его, стреляла так, что ломило не только сердце, ломило даже ноги, мышцы груди, спину от неверия, от секущего ошеломления, схожего с грозовым ударом, тело почти не слушалось его, лицо сделалось бледным и тяжелым.

Золотисто-коричневого загара, который еще десять минут назад украшал его лицо, как не бывало. Он толкнулся стволом автомата в одну строну двора – никого, толкнулся в другую – также никого.

– Кто?! – закричал он отчаянно, что было силы. – За что? И почему именно ее, а не меня? А? Почему?

Этого не знал никто.

Через двенадцать минут пара «крокодилов» – вертолетов Ми-24, возвращавшихся с задания, прямо в воздухе получила приказ прочесать ближайшие хребты, и вертолеты это сделали. Но ни одного человека, ни одной живой души среди камней не обнаружили. Хотя беспризорный бур, валявшийся на замшелой плешке засекли, сообщили о нем в отдел разведки армии, и через десять минут дежурная группа бойцов выступила из Кабула в горы…

Спасти Галю Клевцову не удалось. Пуля хоть и находилась на излете, и ослабла изрядно, но рану оставила смертельную, сержант Клевцова умерла, не приходя в сознание, и в Сибирь, к Галиной матери, в сопровождении заместителя начальника госпиталя, было отправлено ее тело.

Сержанта Моргуненко, хотя он и рвался в бой, и готов был участвовать в любой операции, самой опасной, вплоть до тотального рейда по душманским лагерям, некоторое время вообще держали в полку, нагружая разными дежурными обязанностями, не выпускали, но потом все-таки дали «добро» на выход, – посчитали, что он пришел в себя, саднящая боль, допекавшая его в первое время, прошла, и в бою он теперь будет действовать обдуманно, осторожно, но, как всегда, смело, но Моргуненко из этого похода уже не вернулся – бросился на выстрел, прикрывая майора Кудлина, временно прикомандированного к их полку, и принял на себя его пулю.

Посмертно был награжден орденом Красной Звезды.

Минут десять он еще был жив, пришел в себя и попросил склонившегося над ним майора:

– Меня похороните… похороните в Сибири, прошу… там, где Галя лежит, в городе Кузнецке.

– Погоди, погоди, – заторопился, давясь словами, Кудлин, – не уходи… Ты не должен умереть, Моргуненко! Держись!

Моргуненко застонал, в уголках губ у него появилась кровь, он попытался еще что-то сказать, но не смог.

Когда группа вернулась домой, стало понятно, почему Моргуненко попросил похоронить его рядом с женой, с Галей Клевцовой, – он был детдомовским, не имел ни отца, ни матери, ни конкретного города, который можно было вписать в метрику, в графу «место рождения», местом рождения у Моргуненко была вся Россия, весь Советский Союз, поскольку родился он на этапе, в эшелоне, мать его при родах умерла…

Даже простейшие сведения об отце узнать было не у кого, в метрике в графе «отчество» поначалу стоял прочерк, потом, уже в детдоме, вписали отчество «Кириллович» – в честь сторожа, жившего в будке у ворот, которого звали Кириллом Федоровичем, он иногда подкармливал маленького Игорька, поскольку деду малец этот приглянулся очень и очень.