- Это всегда очень и очень плохо, когда не обстреляному человеку приходится оказываться перед лицом врага, находясь ещё полностью под воздействием гражданской морали, связанной с запретом убийства, - сказал, ни к кому особенно не обращаясь, помначштаба, - каждому нужно какое-то время, чтобы ожесточится, снять с себя привычное ограничение на убийство человека, немецкого рабочего или румынского крестьянина, перейти в военную реальность смерти и крови, беспощадно убивать и убивать, не моргнув глазом.
- Ну что, ожесточились вы? - спросил комиссар, исподлобья обводя взглядом бойцов, - ну-ка, подсобите!
Он растопырил локти, показывая Надеждину и Петрюку глазами на мотоциклетную коляску. Неведомым образом они поняли, что он хотел, и, подхватив его под локти, помогли подняться на коляску. Комиссар, встав на ней, как на трибуне, начал говорить сильным, хрипловатым голосом:
- Товарищи бойцы, командиры, коммунисты и комсомольцы! Наши однополчане лежат сейчас мёртвые там, на станции Котельниково, раздавленные гусеницами фашистских танков, а живые ведут жестокий бой с немцами и румынами! - он резко повернулся, вытягивая руку в направлении Котельниково, - нам надо забыть, товарищи, про пролетарскую солидарность с трудовым народом Германии! Нет больше народа Карла Либкнехта, Клары Цеткин и Розы Люксембург, нет Эрнста Тельмана и коммунистических отрядов "Спартака", борющийся за счастье трудового народа Германии. Трудовой народ Германии сделал для себя другой выбор! Теперь вместо них есть звери и нелюди, палачи-фашисты, которых надо убивать как бешеных собак! Под руководство нашей родной коммунистической партии большевиков-ленинцев, товарища Иосифа Виссарионовича Сталина, мы их победим, как бы не были они сильны и подлы! Наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами!
Через головы собравшихся было видно, что бойцы батальона, не участвующие в импровизированном митинге, окончательно разбрелись, смешавшись с толпой беженцев. Кто-то уже дремал, положив на лицо каску, кто-то шарил в вещмешках и ранцах, разыскивая сухари или консервы, кто-то закуривали. Среди красноармейцев, обходя их, смешиваясь с ними, запросто двигались гражданские: женщины с детьми, старики, подростки с тюками, велосипедами, тележками, чемоданами, детскими колясками, используемыми для перевозки вещей.
Комиссар скрипнул зубами, снова заиграл пистолетом, собираясь с духом, чтобы обрушить на военнослужащих то ли команды для наведения порядка, то ли отборную брань.
И тут помначштаба схватил комиссара за рукав и потащил вниз с коляски. Он повернулся лицом на юг, сощурился, набрал в легкие липкий, горячий воздух, но чей-то срывающийся, истошный крик опередил его:
- Во-о-озду-ух!
Комиссар скрипнул зубами, спрыгнул на траву.
- Во-о-озду-ух! - повторился многоголосый крик сквозь нарастающий гул моторов.
Силуэты самолётов, поблескивая на солнце стёклами кабин как зеркалами, стремительно увеличились в размерах. Во все стороны от них клубились облака поднятой потоком воздуха пыли. Самолёты шли рассыпанным строем с юго-запада, со стороны Котельниково на высоте всего пяти-десяти метров над землёй, словно собирались вот-вот садиться. Натужный гул перегретых моторов превратился в рёв.
Бесформенная уже и так толпа беженцев, их платки, кепки, панамы, шляпы и шляпки, кули, рюкзаки, разноцветные чемоданы и котомки моментально стали раскатываться в разные стороны, как горох, рассыпанный по полу.
Однако многие беженцы просто с любопытством подняли головы, щурясь на солнце, прикладывая ко лбам ладони как козырьки. Постоянный гул в небе и пролёт над самыми головами разных самолётов, связных, гражданских и военных во время их пути по сальским степям к Аксаю стал достаточно привычным. Только люди, попавшие под бомбёжку ещё во время бегства из Белоруссии, Прибалтики и Украины понимали, что может произойти уже всего через несколько мгновений. Эти побежали в сторону от дороги, так же, как и солдаты, но не бросая однако чемоданы и тележки с вещами.