Сталинъюгенд

— …Подавальщицу Антонину срочно на Садово-Кудринскую! — коротко распорядился нарком, сложившись на время разговора в прямой угол.

Затем он вернулся в вертикальное положение и, растянув рот в улыбке, почти заговорщически проворковал:

— Вы меня извините, Лаврентий Палыч, что я без спросу похозяйничал, но хороша чертовка — слов нет. Лучшей подавальщицы просто не встречал. Обслуживает столь квалифицированно, что пища сама в рот запрыгивает… как у Гоголя с галушками. Помните?

— Помню… Только там хозяйничал чёрт, а у тебя, как говоришь… чертовка. Ну что ж, отменить твой приказ — это уронить авторитет наркома в глазах подчинённых… Такого я делать не вправе… пока тебя не сняли.

Берия по-иезуитски подхватил шутливый тон Меркулова и продолжил:

— Мы с тобой всё-таки — военнослужащие. Раз считаешь, что моя обслуга управится хуже твоей — поверю на слово. Поехали. Сядешь со мной в машину, там и продолжим разговор. — Лаврентий Павлович совсем расслабился, видимо, в предвкушении знакомства с какими-то особенными способностями подавальщицы Антонины.

* * *

Устроившись в длинном лимузине, на бешеной скорости несшем их из Кремля, Меркулов снова вспомнил о подследственных школьниках: «Сколько крови за эти месяцы, а особенно за сегодняшний день выпили из него эти маленькие ублюдки… Наверное, только Влодзимирский стал бы измываться над ними так же изощрённо, как он, сними с них защиту Хозяин».

— …Чтобы больше не возвращаться к этой теме, — вдруг прервал его размышления, как будто заглянувший в душу Берия. — Завтра согласуй с Горшениным обвинительное заключение в отношении этих засранцев. И проверь, чтобы в нём написали что-нибудь пожёстче, а к вечеру, вместе с прокурором, собери их в подвале, в расстрельном отсеке, и зачитай… с чувством. Не забудь хорошенько нагнать жути… а уж потом объяви ссылку с выездом из Москвы в течение 48-ми часов. Выпустишь всех одновременно, а родителей пока не уведомляй… пусть своим ходом по морозу домой добираются. Ха-ха-ха. — Улучшил и без того поднявшееся настроение обервертухай, и даже весь как-то напрягся, распаляя себя мыслями о грядущей встрече с вулканической Антониной.

* * *

Начслед Влодзимирский действительно чувствовал себя хуже всех.

«Я выполнил все указания наркома и подготовил щенков для выполнения любого задания… а в итоге… мной просто подтёрлись», — горестно думал Лев Емельянович по пути домой.

В это время восемь юношей уже засыпали, ворочаясь на своих закаменевших матрасах и не ведая, что их судьба сегодня решена окончательно — заточение в неволе закончится завтра вечером.

* * *

Прошли сутки. Драматург Меркулов стал ещё и ассистентом «режиссера», инсценировав приказ Сталина. Заодно он взял себе в этой постановке роль ведущего.

18 декабря 1943 года, ровно в девять вечера, комиссар госбезопасности 1-го ранга, одетый в форму генерал-полковника, распорядился спустить арестантов в расстрельный подвал НКГБ. В предбаннике, где обычно объявлялся смертный приговор, он приказал усадить их на длинную скамью под охраной восьми солдат внутренней службы и восьми конвоиров. Сам нарком государственной безопасности всея СССР занял место в центре сдвоенного стола, установленного напротив скамьи с заключёнными. По правую руку от него сидели генералы Влодзимирский, Сазыкин и Румянцев, а слева синел мундиром с лавровыми ветвями, нашитыми мишурой на стойке воротника и обшлагах рукавов, прокурор ¹/₆ части суши Горшенин.

С каменным лицом нарком обвёл взглядом повзрослевших мальчишек. За полгода тюрьмы каждый вытянулся и здорово спал с лица. На недавно снова остриженных «под ноль» головах уже начал щетиниться ёжик.

Меркулов хотел увидеть в их глазах страх и увидел наверняка, если бы против него сидел каждый в отдельности, но, собравшись вместе и почувствовав локоть друга, они взглядами теперь выражали лишь настороженность.

Это не смутило Всеволода Николаевича. Взяв со стола приговор, он поднял голову и, разделяя слова по буквам, зазвенел голосом маршала, принимающего парад на Красной площади.