Сталинизм и война

Текст приказа во многом посвящен плену. Причем понятие последнего грубо искажено. Вопреки не только международным законам и обычаям войны, но и традициям своей страны и своей армии авторы приказа отождествляли плен с изменой родине. Сталин в беседе с представителями союзников прибегнул к несколько иному тезису: у нас нет пленных. Союзникам трудно было воспринять это дикое заявление, им было доподлинно известно, в частности, что многие бежавшие из германского плена красноармейцы успешно сражаются в рядах английской армии в Северной Африке. Сталин и его соавторы прибегли к достаточно распространенному приему, вырывая часть из целого и выдавая ее за целое. Смешивались понятия «сдаться в плен» и «оказаться в плену». Второе понятие по существу исключалось, обстоятельства пленения, как правило, сбрасывались со счетов. Однако в русском и иных языках изначально слова «плен» и «полон» означали разновидность насилия. По Владимиру Далю, «полонять» означало «брать в неволю, порабощать», «побеждать силою, оружием», «захватывать». Плен и измена, пленный и перебежчик не имеют друг к другу отношения. И в немецком языке слово «пленный» — производное от глаголов «поймать», «схватить».

Как и во многих других случаях, в своем отношении к плену сталинизм возвращался к дремучему прошлому. Это у диких племен пленные не пользовались правами человека, даже правом на жизнь, их могли убить, съесть. Лишь в древнем мире пленных превращали в рабов. Далек от цивилизации и сталинистский принцип предпочитать плену самоубийство. Пересказывают восклицание Жукова по поводу одного генерала: «Трус! Должен был застрелиться раньше, чем попал в плен к немцам». Безоружного командира при выходе из окружения четыре немецких солдата взяли в плен. Жуков назвал это «позором и изменой Родине». После войны маршал забудет, что и он подписывал приказ № 270, и скажет Симонову нечто совсем противоположное: «…у нас Мехлис додумался до того, что выдвинул формулу: «Каждый, кто попал в плен, — предатель Родины… каждый советский человек, оказавшийся под угрозой плена, обязан покончить жизнь самоубийством, то есть в сущности требовал, чтобы ко всем миллионам погибшим на войне прибавилось еще несколько миллионов самоубийц. Больше половины этих людей было замучено немцами в плену, умерло от голода и болезней, но по теории Мехлиса выходило, что даже вернувшиеся, пройдя через этот ад, должны были дома встретить такое отношение к себе, чтобы они раскаялись в том, что тогда, в 41-м или 42-м не лишили себя жизни». И далее. «Как можно требовать огульного презрения ко всем, кто попал в плен в результате постигших нас в начале войны катастроф!» Но идея, которую Жуков ложно приписал исключительно одному Мехлису, в первую очередь принадлежит Сталину[300].

Она жива и в 90-е гг. «Предпочтение смерти в бою плену — древняя традиция воинов нашего Отечества», — утверждают Ивашов и Емелин. С помощью всесильных пропаганды и страха сталинизму удавалось убедить многих военнослужащих в абсолютной недопустимости плена и представить самоубийство в виде геройства. Этот догмат сталинизма также был не только безнравствен, но и неразумен. Сохранив свою жизнь, красноармеец получал шанс возобновить борьбу в рядах ли своей армии или в качестве партизана. Правда, чтобы понять это, Сталин должен был по меньшей мере верить своим людям.