Сталинизм и война

Военными историками не разработана также проблема случайности в войне 1939–1945 гг. В официальной историографии господствует фаталистическая тенденция, исключающая роль случая в развитии военных событий. Утверждают, например, что победа СССР была предопределена преимуществами социального строя, установленного в СССР. В действительности в ходе войн случайность определяет не только судьбы отдельных людей (почему, например, однополчанин одного из авторов книги при разрыве мины погиб, а он, находясь рядом, отделался легким испугом), но и исход операций. Так, при планировании контрнаступления под Сталинградом в Генеральном штабе опирались на ошибочные (заниженные) сведения о количестве фашистских войск в предполагаемом «котле». Можно с уверенностью сказать, что Сталин не решился бы окружать противника равными силами. Эта ошибка была, однако, с лихвой компенсирована другой случайностью. Гитлер категорически запретил прорыв окруженных войск, руководствуясь, в числе прочих соображений, ошибочной оценкой возможностей снабжать эти войска по воздушному мосту.

Наблюдается и противоположная фаталистической крайность. Представляют, что исход Московской битвы как некоей небольшой операции или отдельного боя зависел от возможности ввести в дело «последний батальон». По Гефтеру, ее исход в роковые минуты зависел от возможности закрыть «дыру» в линии фронта небольшими группами советских бойцов. Однако в конце ноября 1941 г. в «обстановке чрезвычайно угрожающей» командующий Западным фронтом просил у Ставки не батальон, а «еще не менее двух армий и хотя бы двести танков»[144]. Те, кто считает исход битвы случайным, не учитывают, что немецкое наступление выдохлось еще до начала советского контрнаступления, что Красная Армия, в отличие от вермахта, имела значительные резервы. С полным основанием указывает Василевский на решающее значение того, что удалось своевременно сформировать, вооружить, обучить и перебросить под столицу новые армии.

Антитеоретичность проявляется и в невнимании к историографии, как к истории и теории исторической науки и как к специальной дисциплине, призванной дать ответ, что и как изучено (не изучено) по теме, избранной исследователем. О деградации советской военно-исторической литературы, может быть, лучше всего свидетельствует такое обстоятельство. В 6-томной истории был весьма квалифицированный для того времени раздел по историографии. Составители же 12-томника лишь обещали закончить издание историографическим томом. В действительности отказались от этого. Чиновников не интересовало, что без знания истории изучения войны в СССР и за рубежом ученый, даже самый квалифицированный, обречен блуждать в потемках. Этим людям историография неудобна в принципе. Она сковала бы их произвол. Если бы все достигнутые знания о войне были проверены, если б все положительное и ложное было названо своим именем, казенная бодрость была бы по меньшей мере неуместна, а фальсификация — более очевидной. Часты нарушения логической дисциплины. 12-томник, например, изобилует противоречивыми суждениями, в частности, в оценке характера войны, перелома. Бесконечны повторения в литературе о войне, особенно в юбилейных изданиях. Именитые авторы много раз «раскрывали принципы руководства партии» в годы войны, «природу и истоки героизма». На самом деле эти проблемы как раз менее всего «раскрыты».

С антитеоретичностью непосредственно связано уже упоминавшееся смешение науки с беллетристикой. Некоторые важные проблемы до сих пор остаются на уровне образного осмысления. Живы еще просто догадки и даже слухи военных лет. Таково смешение 2-й ударной армии с «власовской армией». Отставание научной, в том числе и популярной литературы о войне породило нетерпимые явления. В сознании людей через устную традицию укоренились ложные сталинистские стереотипы. Наблюдается своего рода гипертрофированный местный патриотизм, когда в рассказах экскурсоводов, учителей о тех или иных городах или операциях преувеличивается действительное место этих городов в истории войны. От крымского патриота вы можете не услышать о Московской битве. В Волгограде Мамаев курган называют «главным холмом России», забывая, в частности, Пулковские высоты, то есть Ленинградскую битву.

Цензурная политика Сталина и его преемников позволяла, хотя и в весьма незначительной мере, писателям приоткрывать запрещенные для науки темы плена, дезертирства, сотрудничества с врагом и др. Не от хорошей жизни появились так называемые «художественные исследования». Вышли тома «Архипелага ГУЛАГа», а тема репрессий по-прежнему не изучена. Недопустимо также с точки зрения нормального развития знания, чтобы с документами и воспоминаниями Р. Гелена (одного из основных деятелей германской разведки) или А. Власова (советского генерала-изменника) читатели знакомились по романам и повестям.