- Аня? Аня, что с тобой? - Анна билась в беззвучной истерике. Елена прижала её голову к себе и гладила, гладила по русым волосам. Анастасия подала Анне воды, и было слышно, как сучат её зубы о край стакана. Немного успокоившись, вздохнула: - Иван меня без чувств на улице подобрал, в больницу отнёс. Так и познакомились. Сам-то он репатриированный поволжский немец, - помолчала и, глядя в темноту окна, добавила: - Чем с такой болью в душе жить, лучше бы померла тогда.
- Что ты такое говоришь? Всё ещё будет! И дети будут!
Женщины уговаривали, успокаивали и сами верили, что, обязательно, всё у Анны будет хорошо. Откуда же им было знать, что суждено этой женщине пройти всё круги ада и умереть в старости в чужой постели, рядом с чужим человеком, обихоженной и бездетной. Если сравнивать с другими, так ещё не самая страшная судьба. Война никого бедой не обделила. Только кому от этого легче? Вот и у Анны никак не заживали раны в душе. И не было от той боли лекарства.
Женщины разошлись по комнатам. Укладываясь спать, Анастасия рассуждала: если Иван с Поволжья, то почему немец? Что такое репатриированный и вовсе не знала. И чего их с Поволжья в Красноярск принесло? Решила, как-нибудь подберёт подходящий момент и расспросит Анну.
Дни одновременно одинаковые и разные, как листочки на дереве, проходили один за другим. Анастасия занималась Танюшкой, домашними делами и ждала вечера, когда все вернутся с работы. Возле входной двери кто-то с трудом попал ключом в замочную скважину.
-Здрасте, - Соловьёв Иван, высокий, крепко скроенный мужчина, ввалился в коридор. На ногах еле стоял, протопал в свою комнату и всё затихло.
Вышла Александра, вынесла посуду после ужина, перемыла её, сказала, что эту неделю их очередь мыть пол в коридоре и на кухне, так она завтра утром и отведёт её. Анастасия ещё стояла у плиты, когда пришли Елена и Петро.
-Мама, ужин не накрывай. Мы в гости и Танюшка с нами, - выглянула на кухню Елена.
И через пятнадцать минут принаряженное семейство отправилось из дома.
Плита протопилась, и мясо для супа Анне Анастасия сварила, только сама Анна всё не шла с работы. Анастасия посчитала дни. Ну, да, так и есть, конец месяца! Только успевай отсчитывать! Анна работала табельщицей и в конце месяца частенько задерживалась на работе. От протопленной печи по всей кухне распространялось тепло. Электрические плитки, оно конечно, дров не надо, но и дорого, и долго. Пока это на плиточке сваришь - полдня пройдёт. Так и приспособились всей секцией: к приходу Анны и Александры Анастасия Петровна затапливала печь и ставила приготовленные соседками кастрюльки. Печка потрескивала дровишками, которые хранили в подвале, даже из подъезда выходить не надо. Сразу от парадного входа направо вверх лестничные марши к квартирам, налево вниз - в подвал. Подвал сухой и чистый, с белёными стенами, разве что без окон, а так хоть живи. На входе замок. Ключ у каждого свой. Топили-то в каждой секции, значит, дрова нужны всем жильцам и каждый вечер. У каждой секции своя стайка. Замков не было. Разве что так - щепочкой дверь приткнут, чтобы не открывалась.
-Анастасия Петровна, - она даже вздрогнула. Задумавшись, так и сидела без света, и не услышала, как пришла Анна:
- Почему без света?
-Ой! Да так. Твой давненько пришёл. Ты не буди. Пусть проспится.
Анна кивнула и тихонько ступая, ушла к себе в комнату. Вернулась быстро, в домашнем халате.
Чистила картошку и вздыхала, наконец, повернулась к Петровне:
-Анастасия Петровна, вы уж сильно-то Ивана моего не судите. Ему ведь тоже досталось.
- Ну ить... - как-то неопределённо и горестно вздохнула Петровна. Анна, видимо решившись, заговорила:
- Было это в конце октября сорок пятого года. Жила я на окраине Минска. Город это, Петровна, красивый город... - Она перевела взгляд на тёмное окно, будто там увидела этот красивый город, да так и замерла.
-Ань, Аня?! Суп "убежит"!
-Так вот, немцы-то у нас почти три года отстояли. Возле города лагеря смерти. Недалеко от того места где я жила, тоже был такой лагерь. А мой Иван по родителям немец.
-Ты ж говоришь с Поволжья?
-Никогда и никому не рассказывала ... - Анна помолчала, набираясь решимости, и заговорила негромко, прерывисто:
- Ну да, с Поволжья... немец. Не знаю, не спрашивала, но видать не первое поколение его родственников в тех краях родилось. Потому что, говорил Иван, жили в доме, где дед его и отец, да и он сам родились. Однако вся деревня немецкой считалась. Сами они себя немцами помнили. Но пришли голодные годы. И тут односельчане стали, как говорили, на родину предков, то есть в Германию возвращаться. Письма приходили, что жизнь там не в пример сытная. Ну, вот и отец Ивана собрал своё семейство, выправил документы и увёз... на родину предков. - Анна замолчала, поднялась и неслышно выглянула в коридор:
- Как бы Ваня не услышал, что вот... рассказываю про нас. Не любит он этого. Говорит, что нет теперь такого русского, который бы согласился рядом с немцем жить. - И тяжело вздохнула.