Сталинским курсом

— Гражданин Ильяшук, поехавший в Сибирь добровольно вслед за ссыльной женой, проживающей в Предивной Больше-Муртинского района Красноярского края. Сейчас работаю в клубе Канского гидролизного завода и прошу вашего разрешения на перевод жены из Предивной в Канск.

Последовало молчание, затем начальник решительно объявил:

— Нет, об этом не может быть и речи. Без санкции Москвы мы не имеем права переводить ссыльную из одного пункта в другой. Пусть сидит в Предивной до конца, — грубо отрезал он.

Кровь бросилась мне в лицо, но усилием воли я заставил себя держаться в границах внешней почтительности и продолжал настаивать на своем.

— Но позвольте, товарищ начальник. Как Предивная, так и Канск находятся в пределах подведомственного вам Красноярского края, и, следовательно, вы сами вправе распоряжаться переводом ссыльных внутри Красноярского края без санкции Москвы.

— А вы нам не указывайте, вправе мы или нет. Это вас совершенно не касается. Я вам сказал — нельзя и все. Больше нам с вами не о чем разговаривать.

Но я все еще не сдавался и продолжал:

— Товарищ начальник! Перевод моей жены из Предивной в Канск не принесет Красноярскому МВД дополнительных хлопот. Ведь в Канске много ссыльных и так же, как в Предивной, есть комендант МВД, у которого ссыльные регулярно отмечаются. Будет отмечаться у него и моя жена. Я убедительно прошу вас не отказать в моей просьбе.

— Послушайте, гражданин! Вам сказано, что удовлетворить вашу просьбу нельзя, и не приставайте к нам больше. И вообще мне не нравится ваша назойливость и непочтительное отношение к нашему органу. Если вы забыли, с кем разговариваете, то я вам напомню.

Его голос зазвучал на высокой визгливой ноте, и я решил повесить трубку и не связываться больше с этим «гуманным органом». Хотя их шеф Берия уже был казнен, эта монопольная организация все еще упивалась своей мощью и силой по отношению к беззащитному и бесправному народу. Но все же еще до ХХ съезда партии повеяло свежим ветром, предвещающим перемены, которые подавали надежду на ограничение абсолютной власти органов МГБ и МВД. Проявилось это и в том, что спустя несколько месяцев после моего разговора с представителем МВД то же Красноярское МВД разрешило Оксане переезд в Канск. Разумеется, тот начальник нагло лгал, когда говорил, что перевод Оксаны зависел от Москвы. А вопрос разрешился просто: Оксана обратилась с просьбой о переводе к предивнинскому коменданту, тот поддержал ее ходатайство перед Красноярским МВД, и ей позволили поменять место жительства.

Наконец-то осуществилась моя мечта — мы снова вместе.

Когда я привез Оксану, я категорически поставил перед Губинским вопрос о предоставлении мне жилплощади. Напомнил ему, что неоднократно предупреждал его о предстоящем приезде жены. И услышал ответ, произнесенный раздраженным голосом:

— Где я вам найду сразу квартиру? Ждите. А пока получите квартиру, поживете с женой в комнатушке при музыкантской.

Итак, Оксаночка поселилась в моей берлоге. Надо ли говорить, как преобразилась моя келья после наведения в ней уюта. Да и было ли у меня время заниматься устройством личного быта, когда я с утра до ночи был занят по горло, работая на два фронта — в клубах двух заводов?

Губинский снова успокоился и не проявлял особенного желания или усердия побыстрее выхлопотать для меня квартиру. Не надеясь больше на него, я решил действовать через завком, председателем которого был некто Васильев. Он всегда искренне и горячо отстаивал интересы рабочих перед администрацией завода, но, к сожалению, обладал только совещательным голосом. Распределение квартир целиком зависело от директора. Дома в соцгородке при заводе были полностью заселены. Но в связи с уходом с завода по разным причинам отдельных работников освобождались комнаты. Естественно, директор был больше заинтересован в том, чтобы дать квартиру специалисту высокой квалификации, приглашенному им на работу, тогда как завком хлопотал о простых рабочих, жилищные условия или семейные обстоятельства которых требовали безотлагательного решения квартирного вопроса.

У меня, конечно, было мало шансов на скорое получение квартиры или комнаты, тем более, что сам Губинский не проявлял никакой активности в этом деле. Директор, как и большинство хозяйственников, смотрел на художественную самодеятельность как на второстепенное дело, и я как работник искусства, с точки зрения директора, скорее всего, не подходил под категорию нужных и полезных для завода людей. Поэтому я мог надеяться только на завком, на председателя завкома Васильева, с которым я и завязал более тесный контакт. После приезда ко мне Оксаны я еще более энергично стал хлопотать перед ним о предоставлении мне квартиры. И вот в один из дней Васильев мне говорит:

— Товарищ Ильяшук, сегодня у директора будет решаться вопрос, кому дать освободившуюся комнату площадью одиннадцать квадратных метров. Приходите в кабинет директора, и будем вместе на него нажимать.