Стальная акула. Немецкая субмарина и ее команда в годы войны. 1939-1945

В полдень Тайхман снова заступил на вахту. Шторм не прекращался. Тайхман дважды падал с койки, хотя с большим трудом нашел такое положение, из которого, казалось, ничто не могло его вытряхнуть. О сне не могло быть и речи — нельзя было даже переодеться в сухое. Половина команды укачалась и блевала по всей лодке. От одного запаха можно было заболеть морской болезнью.

Командир стоял у люка рубки, где было относительно сухо, следя за тем, чтобы рулевой держал курс, что в такую погоду было весьма затруднительным. Тайхман закрыл глаза и вжался в козырек мостика, ибо лодку снова развернуло, и сбоку заходила волна, похожая на гору. Ремень, которым был привязан кормовой сигнальщик по левому борту, оборвался; волна подхватила моряка, вознесла его на вершину и ударила о люк рубки. Мостик ушел под воду, а когда Тайхман вынырнул, он увидел, что несчастного втиснуло в щель между нактоузом компаса и ограждением мостика. Ему исключительно повезло. Тайхман вытащил его. Это был Михельс, матрос первого класса, самый маленький человек из всей команды, но теперь он показался Тайхману ужасно тяжелым, словно весил двести килограммов. С помощью старпома они осторожно спустили его в центральный пост, надеясь, что он всего лишь потерял сознание.

Командир велел закрыть люк только тогда, когда в лодке набралось столько воды, что помпы в машинном отделении уже с ней не справлялись. Время от времени он открывал люк и спрашивал старпома, не виден ли танкер. Сначала тот отвечал ему, но шторм все усиливался, и командиру приходилось по два-три раза повторять вопрос, прежде чем старпом отвечал, что ничего не видно. Иногда он специально делал вид, что не слышит. Командира взяла досада, что они потеряли танкер. Он крикнул старпому, чтобы тот развернул лодку по ветру и сообщил ему, когда можно будет подняться на мостик, между волнами — он хотел взглянуть на море сам.

— Слушаюсь, командир, — отозвался старпом и, увидев, что к лодке приближается гигантская волна, крикнул вниз: — Мостик чист!

Командир высунулся из люка, Тайхман досчитал до девятнадцати, прежде чем смог снова вздохнуть, и увидел, что из люка никто больше не выглядывает. Он услыхал, как помощник орет на мостике, требуя объяснить ему, какая задница оставила открытым люк.

— Это его успокоит, — сказал старпом, подмигнув покрасневшим глазом Тайхману. Однако командир угомонился не сразу, но, по крайней мере, люка больше не открывал. Он переоделся в сухое, вернулся в центральный пост и, подняв перископ на полметра, рассматривал поверхность моря с его помощью. Вахтенные на мостике с трудом держались на ногах. Полотенца, которыми они обвязали себе шеи под зюйдвестками, промокли насквозь. Резиновые ремешки комбинезонов на запястьях были ослаблены; если затянуть их туго, то кровообращение в руках нарушалось, и нельзя было держать у глаз бинокль, поскольку руки дрожали. Только кожа оставалась водонепроницаемой, но и она была мокрой с головы до ног.

Михельс лежал в носовом торпедном отсеке, привязанный к своей койке. Рука и нога у него были сломаны. Это установил радист, служивший по совместительству санитаром, поскольку прошел трехдневный курс медицины. Ему удалось зафиксировать сломанную ногу. Шину на руку наложил помощник механика из дизельного отсека. Рука была сломана в нескольких местах, а радист заявил, что не выносит вида крови. Когда он накладывал шину на ногу, Михельс пришел в себя и испустил такой вопль, что командир послал старшего квартирмейстера узнать, в чем дело.

В сумерках лодка ушла на глубину. Старпом забыл закрыть отверстие переговорной трубы на мостике, и, когда лодка стала погружаться, внутрь полилась вода. В центральном посту начался сущий ад. Помощник отпустил несколько выражений, которые не понравились командиру, и получил приказание явиться для взыскания. Быть может, командир припомнил ему вопрос, который он задал на мостике, когда в открытый рубочный люк хлынула вода. В любом случае после ужина помощник явился к командиру и получил три дня гауптвахты, которые должен был отсидеть по прибытии в порт.

Всю ночь подлодка находилась в подводном положении. На глубине 30 морских саженей было тихо, шторм здесь совсем не чувствовался.

А потом долгое время — две полных недели — не происходило никаких событий. Лодка оставалась на боевой позиции, предписанном командованием подводного флота, поджидая суда, которые и не думали появляться. Вместе с другими подлодками она бороздила море на черепашьей скорости, а команда изнывала от скуки. У нее было единственное удовольствие — вкусно поесть, но вскоре и это надоело. Распорядок корабельной жизни выполнялся чисто механически, поскольку ничего не происходило; не видно было даже самолетов. Время от времени субмарина попадала в густой туман. Это напоминало турецкую баню — с мостика не видно было ни носа, ни кормы. И вдруг все переменилось. В один из дней после обеда туман поднялся, и в этот же миг радист доложил о том, что другие лодки обнаружили конвой.