Стальная акула. Немецкая субмарина и ее команда в годы войны. 1939-1945

Проснувшись в полночь, Тайхман услыхал, что машины работают во всю мощь. Он выпил кофе в центральном посту. От одного запаха этой ароматной жидкости в нем взыграл животный инстинкт, и ему стало любопытно, что делается на мостике, ведь командир не мог отдать приказ дать полный ход просто ради удовольствия — топлива у них было не так уж много. Он уже давно привык к жизни на подлодке, даже к вахтам на мостике — человек ко всему привыкает. Его расстраивало лишь одно: что Штолленберг стоял теперь вахту в смене первого лейтенанта, а не вместе с ним, но с этим ничего нельзя было поделать. Два мичмана не могли стоять вахту одновременно, и точка.

Пока Тайхман пил кофе, старпом сообщил ему, что если конвой не сменит курс и если подлодка, которая его заметила, правильно определила координаты нахождения конвоя, то через четыре часа они его догонят.

Конвой, должно быть, шел противолодочным зигзагом — в 4:00 не было и следа его. К пяти утра легкий туман рассеялся. В 5:25 подлодка погрузилась по тревоге, но не успела достичь глубины 5 метров, как с неба упала бомба. Энгель, первый лейтенант, получил от командиров такой разнос, что мичманы всерьез опасались, как бы он не повесился.

В индукционном клапане обнаружилась течь, и лодке пришлось всплыть. Самолет улетел. После двухчасового ремонта инженер доложил, что клапан исправлен. Но теперь обнаружилась течь в балластной цистерне, и ее нужно было каждые полчаса продувать.

В 14:00 с лодки заметили столбы дыма. Это был конвой. Над судами кружилась летающая лодка «сандерленд», и благодаря ей подлодка могла следить за конвоем, не привлекая внимания эсминцев врага.

Когда пять субмарин установили контакт с конвоем, командование дало приказ атаковать его. Подлодки сблизились и решили окружить его, чтобы атаковать спереди. Самолет их особо не беспокоил. Когда он подлетал слишком близко, командир приказал снизить ход, чтобы пена кильватерной струи не выдавала их, и этого было вполне достаточно. Похоже, что на самолете все спали, за исключением, быть может, пилота.

Лютке первым погрузился для атаки.

Боевой пост Тайхмана располагался в носовом торпедном отсеке; он смотрел, как торпедист готовит торпедные аппараты к бою. В них запустили воду и открыли внешние крышки. Тайхман слышал, как над головой проходили суда конвоя; он не обращал на это внимания, полагая, что так и должно быть. И даже когда ему сообщили, что они прошли под днищем эсминца, он принял это как должное. Трудно было разобрать, о чем говорили в центральном посту. Но вдруг командир произнес очень четко:

— Глубина 40 метров.

А инженер скомандовал:

— Погружение 40 метров!

И снова командир:

— Полный вперед!

Шум винтов эсминца быстро приближался. Вскоре он раздавался уже прямо над головой — эсминец находился непосредственно над лодкой. Подводники посмотрели вверх, как будто надеялись что-то увидеть. Тайхмана поразил ужас в их глазах. Похоже, ситуация была совсем не нормальной. Он тоже посмотрел вверх. И тут, чтобы не упасть, моряки схватились за то, что попалось им под руку, — субмарина резко наклонилась вперед. Глубиномер в переднем отсеке показывал 50 метров. Где-то открылся шкаф с посудой — на палубу с грохотом посыпались тарелки; пустой медный кофейник докатился до передней переборки.

— Срочное погружение, — сказал инженер. Через мгновение он произнес по громкой связи: — Всем откинуться на переборки.

Тайхман сидел рядом с переборкой, и ему нужно было лишь немного отодвинуться назад, чтобы выполнить команду. Другие моряки в носовом отсеке сидели кто на полу, кто на торпедах. Они встали, чтобы отойти назад, как вдруг пол с ужасным грохотом ушел у них из-под ног. Тайхман застыл на месте. Ему показалось, что внутри у него все оборвалось — все внутренности сплелись в клубок, трепеща и подрагивая. Он с удивлением обнаружил, что способен дышать. Он выглянул в открытые переборочные двери отсека — людей в центральном посту сотрясала дрожь; машинисты в кормовом отсеке тряслись еще сильнее. Очертания их выглядели расплывчатыми, как на нерезкой фотографии. Лодка напоминала туго натянутую струну, готовую вот-вот лопнуть.

И тут вдруг все опять приняло свой привычный вид. Эсминец не сбросил больше ни одной глубинной бомбы. В центральном посту разбилось несколько стаканов и лампочек, других повреждений не было.

— Это было сделано для того, чтобы мы боялись Бога, — услыхал Тайхман голос одного из моряков, на лице которого прочитал страх. Но у него на этот счет было иное мнение.

Глубиномер показывал 70 метров. Торпедист и его помощники вскочили и принялись закрывать передние крышки торпедных аппаратов. Это заняло минуту или две.

Но не успели они закончить, как в отсек вошел командир.

— Вы что, решили закрыть крышки только теперь?

Торпедист и его люди продолжали орудовать рычагами.

Командир повторил вопрос, и торпедисту пришлось ответить.

На щеках Лютке появились красные пятна. Он развернулся и ушел в центральный пост. Оттуда донесся его крик:

— Ужин!

Старпом произнес по громкой связи:

— Отбой боевой тревоги. Покинуть боевые посты.