Стальная империя

- Боже, Эшли, — Маша всплеснула руками, — какие знания, какой прогресс! Вот что значит — читать мои книги! А ведь еще год назад ты думала, что в Австралии живут австрийцы, а в Швеции — швейцары…

- И ты хочешь прервать мой процесс образования? — Эшли надула губки.

- Звездочка моя на американском флаге, — Маша улыбнулась как можно нежнее, — я обещаю тебе, что после возвращения мы обязательно затеем еще одно путешествие, которое позволит увидеться тебе с Джоном. Обещай, что познакомишь и не будешь ревновать, ок?

***

Гучков встретил Мамонтова у бесконечных складов “Сибирского алмазно-золотого картеля”, охраняемых лучше, чем монаршая особа. Без малого — стрелковый полк с артиллерией, плюс казачьи разъезды по ближайшим сёлам и весям. Ревизоры трудились здесь целую неделю, но работе не было видно ни конца, ни края.

-Моё почтение, Савва Иванович, — Гучков церемонно расшаркался перед недавним банкротом, а ныне — самым грозным человеком в империи, фамилией которого пугают друг друга чиновники и заводчики.

Мамонтов близоруко сощурился и скорее прокряхтел, чем поздоровался. Всё-таки не мальчик. А такой объём работы, который взвалил на него государь, здоровья никому не добавит. Мамонтов вообще не представлял, что трудиться можно с такой интенсивностью. Умеет император пришпоривать… Даже в молодые годы, да на вершине купеческой славы не загонял себя до такой степени. А вот поди ж ты, почти год не может добраться даже до своей любимой гончарной мастерской. Вот и зрение сдаёт, и одышка нехорошая появилась. Зато Гучков цветёт, как чайная роза, несмотря на то, что намотал по Транссибу за год больше верст, чем длина экватора, да еще столько же — верхом и в повозке. Что он делал при этом на Памире и в Монголии, какие поручения выполнял — известно лишь ему и императору. Но только после гучковских визитов буквально на ровном месте материализовалось восстание князей Халхи против китайской династии Цинь, а тибетский далай-лама послал официальную делегацию в Петербург с просьбой взять их многострадальный народ под свою державную руку.

- Савва Иванович, а что за такое разделение труда? — как паровоз, извергая в морозный воздух клубы пара, жизнерадостно вещал начальник ГПУ, подхватив главного ревизора империи под руку. — Вы — самый главный, а доступа на склады не имеете, всё вокруг ходите, когда ваши подчиненные в тепле сидят.

- Ах, голубчик, — Мамонтов отчаянно не успевал за стремительной походкой Гучкова, стремящейся в любой момент перейти в рысь, — с этими драгоценностями столько мороки! Начиная с того, что все ревизоры золотого запаса — из контрразведки, и заканчивая тем, что каждый из них проверяет свою крохотную часть и даже представления не имеет, что творится у соседа. Результаты ревизии упаковываются, пломбируются и отсылаются статс-секретарю Ратиеву. А что он делает с ними, сам разбирает или ещё куда пересылает, уже никому не ведомо.

- И что, никто не может сказать, сколько тут собрано? — Гучков кивнул на склады, украшенные постами, как елка — новогодними игрушками.

- Не меньше трех миллиардов, если по нонешнему курсу, — уверенно заявил Мамонтов, прикрыв глаза и несколько секунд беззвучно пошевелив губами.

Стоявший на посту вольноопределяющийся зыркнул глазами в сторону прогуливающихся барчуков и глубже спрятал нос в постовой тулуп — мороз пробирал до косточек, а стоять на часах предстояло “до сосульки в носу”, как говаривал ротный фельдфебель, или по новому — старшина.

***

Император смотрел вслед генералам Поливанову и Шуваеву. Чем дальше удалялись они по коридору, тем больше хотелось окликнуть их, вернуть и предложить остаться в штабе, послать кого-то вместо себя. За свою жизнь он привык посылать людей на смерть и относился к этому, как к неизбежным издержкам профессии высшего должностного лица в государстве. Немецкий публицист Курт Тухольский написал на приход к власти нацистов: «Der Krieg? Ich kann das nicht so schrecklich finden! Der Tod eines Menschen: das ist eine Katastrophe. Hunderttausend Tote: das ist eine Statistik!» («Война? Я нахожу это не очень-то и ужасным! Смерть одного человека: это катастрофа. Сотня тысяч смертей: это статистика!»). Сталин повторил эту фразу в 1941 м перед членами Советского правительства, поставив в конце знак вопроса, когда некоторые пытались оправдать преступное бездействие генералов, повлекшее катастрофу первого года войны. И этот знак вопроса остался с ним на всю жизнь. Кто и когда имеет право посылать на смерть других людей, даже если они готовы отдать жизнь за Отечество? Чем и как он должен расплачиваться за это? Когда оправдано такое жертвоприношение?