Стальная хватка империи

А в июне 1941-го никаким интернационализмом и не пахло. Европейские трудящиеся с удовольствием, наперегонки спешили поучаствовать в «дранг нах остен», и самый капиталистический капиталист из Европы был им ближе, милее и понятнее, чем «русские варвары» из Страны Советов. Наиболее прогрессивный, с точки зрения Маркса и Ленина, немецкий пролетариат с удовольствием шел на сговор с национальной буржуазией и под ее руководством радостно, с песней отправлялся унижать, убивать, колонизировать и грабить своих классовых собратьев на востоке.

И только получив от души по морде, выплевывая выбитые зубы, европейский пролетарий вспоминал о солидарности трудящихся. Но не раньше. Понял ли это Ильич, ощутив на своей шкуре ледяное дыхание этнических чисток, или считает все произошедшее лишь исключением, подтверждающим правило? Ах, как не хочется поднимать этот колючий вопрос, но придется…

– Владимир Ильич, поделитесь вашими выводами из произошедшего… пожалуйста, – тихо произнес император, подняв глаза на революционера.

– Вы про эксцессы с участием финских патриотов? – Ленин со звоном бросил чайную ложечку на блюдце. – Да, это крайне неприятно. Однако необходимо отличать национализм нации угнетающей и нации угнетенной, национализм большой нации и нации маленькой. По отношению ко второму национализму почти всегда в исторической практике мы, националы большой нации, оказываемся виноватыми[63]. Антирусский национализм есть оборонительная форма, некоторая уродливая форма против национализма русского… Досадно, что в некоторых местах этот оборонительный национализм превратился в наступательный. Но главное, что таким образом будет разрушена основа эксплуатации человека человеком – частная собственность на средства производства.

– Вы считаете, что национализм может предотвратить эксплуатацию человека человеком? – поднял бровь монарх.

– Нет, конечно! – раздраженно поморщился Ленин. – Сам по себе национализм не противоречит эксплуатации. Но если он может сплотить рабочих и перевести их борьбу из сугубо экономической плоскости в политическую, то его можно и нужно использовать как инструмент консолидации масс…

– То есть вы не намерены призвать финских товарищей к соблюдению принципов интернационализма? – поинтересовался император.

– Интернационализм со стороны угнетающей или так называемой великой нации (хотя великой только своими насилиями, великой только так, как велик держиморда), – спорил Ленин, – должен состоять не только в соблюдении формального равенства наций, но и в таком неравенстве, которое возместило бы со стороны нации угнетающей, нации большой, то неравенство, которое складывается в жизни фактически. Кто не понял этого, тот не понял действительно пролетарского отношения к национальному вопросу, тот остался, в сущности, на точке зрения мелкобуржуазной и поэтому не может не скатываться ежеминутно к буржуазной точке зрения[64].

– Оно уже и так присутствует, это неравноправие, – пожал плечами монарх. – В Финляндии никогда не было крепостного права, всегда работали местные органы власти и местный парламент, существовала независимая от российской судебная и правовая система…

– Вы не понимаете! – покачал головой Ленин. – Национальная автономия и национальная идентичность тут вообще ни при чем. Трудящиеся Финляндии недовольны эксплуатацией, частной собственностью, вообще капиталистическими отношениями. Но прорывается это недовольство в виде национального противостояния… Это временно. По мере роста политического образования масс местечковый национализм будет ослабевать и полностью исчезнет, как только эксплуатация человека человеком уйдет в прошлое.

– Вы полагаете, в социалистическом государстве, где отсутствует частная собственность, столкновений на национальной почве быть не может?

– Исключено! – отрубил Ленин, хлопнув ладонью по столу. – Нации и национализм – это порождение исключительно эксплуататорских классов. С их ликвидацией сгинет какая-либо причина для межнациональной розни…

– А пока они есть…

– До тех пор наша партия будет считать своим долгом защитить российских инородцев от нашествия того истинно русского человека, великоросса-шовиниста, в сущности подлеца и насильника, каким является типичный русский бюрократ[65].

– Не слишком ли самонадеянно и… идеалистично? – парировал царь.

– Не более, чем ваши попытки поставить на службу обществу капиталистов и религиозных мракобесов. Предположение, что царские чиновники, буржуазия и клерикальное духовенство, а равно и их наследнички способны построить новое, справедливое общество – это самый большой и беспардонный идеализм, – жестко отрубил Ленин.

– Эко вы круто… – закряхтел император, поперхнувшись чаем. – Как беспощадно вы только что прошлись по капиталисту Энгельсу и сыну раввина Марксу… Да и себя, сына царского чиновника, не пожалели…

Ленин на секунду завис.

– Вы не понимаете, это другое! – тряхнув лобастой головой, ответил он и принялся ожесточенно перемешивать несуществующий сахар в чашке с чаем.