Стальное поколение

В машине было тесною Сам автолюбитель, Хакли оценил русского чрезвычайно низко — было видно, что ему плевать на машину. Тут какие-то провода торчат. Там грязная тряпка валяется…

Они выехали на какую-то улицу. Дорога была неровной.

— Куда мы едем?

— Тут недалеко — неопределенно ответил русский.

Они проехали меньше мили, потом русский свернул во дворы. Подогнал машину задов к какому-то магазину. Принялся ругаться в какой-то толстой теткой в засаленном халате с выражением надсмотрщицы ГУЛАГа на раскормленном лице. На англичанина она взглянула с интересом, после чего тот счел необходимым сгинуть в глаз долой и сел обратно в машину.

Русский что-то выгрузил, сильно хлопнул дверью, вернулся в машину.

— Вот видите! — пожаловался он — и так каждый день! Видите мои руки?!

— Я думал мы едем к друзьям.

— Сейчас… еще пара магазинов осталась. Заодно — увидим, не следит ли кто.

Англичанин скептически посмотрел в зеркало заднего вида. Внутрисалонное не показывало ничего кроме кузова, а внешние — русские сэкономили — установили так, что было ничего не видно. Так что возможности обнаружения слежки были более чем сомнительными.

— Это долго?

— Да нет, недалеко. Потом поедем. А вы правда англичанин?

Хакли — поражало какое-то наивное восхищение русских иностранцами. Как колониальные народы, право слово, причем в самом начале колонизации. Хакли, как истинный англичанин относился к примитивным народам с пренебрежением и легким презрением. Фокус в том, что русские в его глазах не были неполноценными.

— Да. Впрочем, мой дедушка был индусом.

— Да? А вы напишете про нас? Про то, что у нас нет свободы слова.

— А как вы думаете, чем я собираюсь заняться?

— Да? Тогда напишите про меня! Я кандидат филологических наук! Я автор нескольких научных работ. Но стоило мне только высказаться против политики нашей партии — меня выперли из издательства. И посадили в тюрьму!

— Вы сидели в тюрьме?

— Да, да! У нас неработающих людей сажают в тюрьму, вы знаете об этом?

— Что-то слышал…

— Это ужасно!

Еще бы… У нас Мэгги поступает проще — у нас неработающие люди просто подыхают с голоду.[73]

— А после того, как меня выпустили — мне не дали работать по специальности. И теперь я вынужден водить машину! Вы представляете?!

Хакли промолчал.

— А у вас в Англии не так да? У вас свобода слова, да?

Хакли снова не ответил.

— Я мечтаю переехать в Англию. Ну или в Америку… — мечтательно проговорил водитель.

Ну и придурок. У нас безработица такая, что ты был бы рад любой работе. Хоть туалеты убирать…

— Как ваше имя?

— Михаил Исаакович! Михаил Исаакович Бурштейн!

На самом деле Михаил Исакович Бурштейн, диссидент и антисоветчик, кратко излагая свою биографию, кое о чем умолчал. Например, о том, что он был не согласен не со всей политикой Коммунистической партии в целом — а с отдельной ее частью в виде ограничения продажи горячительных напитков. Потому что зарплаты СНСа[74] на спекулятивную водку не хватало, а переходить на трезвый образ жизни ну никак не хотелось. В знак протеста против этой бесчеловечной политики Михаил Исакович купил шкалик денатурата у университетского сторожа и выпил, после чего был доставлен в больницу с тяжелым отравлением. А уже из больницы — его перевели в ЛТП, где он лечился от алкоголизма три месяца. После чего он два месяца отмечал освобождение из ЛТП и даже писал в стол какую-то нетленку[75], пока участковый не заставил его найти работу, угрожая посадить за тунеядство. Да еще супруга весьма прозрачно намекнула, что муж — это тот, кто деньги домой носит, а не тот, кто с утра до вечера валяется на диване в состоянии, варьирующемся от легкого подпитья до тяжелого опьянения. Вот такая вот трагическая, полная притеснений биография была у Михаила Исаковича Бурштейна.

— Я записал. Мир узнает о вашей судьбе…

Хакли немного подумал, и спросил.

— Копченой палку не достанете? Или две?

— Полтинник! — оживился кандидат филологических наук.

Еще и ворует, гнида.

* * *

Комитет располагался, как оказалось на Арбате. Верней, не совсем на Арбате, но примерно там. Во дворах. На Старом Арбате — имеется в виду. Совершенно очаровательное место, старинной архитектуры дома и разные архитектурные стили. Совсем не похоже на убогий советский конструктивизм спальных районов. Здесь были дома, где читал стихи Пушкин, жили другие замечательные люди. Вообще, Москва в этом смысле была вещью в себе — рядом с омерзительным новостроем могла притулиться скромная церквушка, которой не было цены…

Поднимались с заднего двора. Дом был старый, а в старых домах всегда был черный ход для прислуги. В коммунистических домах — такого уже не было.

Прямо на лестничной клетке — было темно — курил здоровяк, кудрявый, чернявый, лет сорока. Хакли он показался похожим на корсиканца — как то раз он еле ноги унес с Корсики. Здоровяк оглядел их — видимо диссидент был ему знаком и он пропустил их вперед.