Стальное сердце

И Чезаре видит, каких усилий ей это стоит, как она сжимает трясущиеся руки в кулаки и прячет за спину, чтобы Доротея не заметила.

У него на глазах Кон переплавляет свой страх в благородный порыв. Он помнит, как полз, изнывая от жажды, по египетской пустыне и тащил на себе раненого Джино, зная, что может не выдержать и умереть от жары, что в любую минуту его может настигнуть пуля. Зная, что все это сейчас неважно.

– Поезжай с ним, – говорит Кон.

Конец августа – начало сентября 1942

Дороти

Все темнее ночи, но нам не до сна. Лицо у Чезаре в синяках и ссадинах, товарищам он говорит, что оступился в потемках по дороге в часовню.

– И тебе верят? – спрашиваю я. Губы у него рассечены, подбитый глаз не открывается – дело рук Энгуса.

– Джино не верит, – отвечает он. – Но не могу же я сказать правду.

Ему нет нужды мне объяснять почему. Я представляю, как пленные могут отомстить охране. И знаю, чем это грозит.

Провожу пальцами по его разбитым губам и думаю обо всем, что мы вынуждены скрывать.

По вечерам я стараюсь задержаться с Чезаре в часовне подольше. Зачастую мы сидим рядом, и ни слова, его рука просто покоится у меня на плече или на колене. Я чувствую, как он разглядывает отметины у меня на шее, – они почти сошли, но мне до сих пор мерещится, будто чьи-то пальцы сжимают мое горло. Иногда, словно бы угадав мои беспросветные мысли, Чезаре обнимает меня. Это жест утешения, в нем ни намека на требовательность. В пещеру мы больше не возвращались.

Когда глаза мои начинают слипаться, Чезаре провожает меня до хижины, целует по-братски в щеку и возвращается в лагерь. Энгус, наверное, лечится в керкуоллской больнице – в лазарете его нет. Страшно подумать, что он затевает в Керкуолле с дружками, которым пленные и часовня поперек горла.

Лежу в темноте, голова гудит от мыслей. Закрываю глаза и вижу лицо Энгуса возле своего лица, чувствую его губы вплотную к своим, жар его дыхания. Если я все-таки забываюсь беспокойным сном, то скоро просыпаюсь, ощущая его хватку на своем горле. Кон гладит меня по волосам, когда я вскакиваю с криком, обнимает, если я плачу.

– Тебе непременно полегчает, – шепчет она.

Ей тоже не спится, и мы без конца обсуждаем, как нам незаметно переправить с острова Чезаре. До сих пор не могу решить, как быть. Кон обещает вернуться в Керкуолл, устроиться там медсестрой. Говорит, что подружилась с Бесс Крой, та тоже хочет работать в больнице, когда пленных отсюда увезут.

– А как же он? – спрашиваю я.

Кон сжимает губы, но глаза ее блестят.

– Буду держаться от него подальше, – отвечает она, хоть и ясно: Керкуолл – городишко крохотный, здесь это невозможно.

В часовне Чезаре мне говорит:

– Я убегу один. Если хочешь побыть с сестрой, поплыву первым. А потом ты. – На лице у него написана мука, но я знаю, что говорит он всерьез.

И я думаю о том, как война показала, кто чего стоит на самом деле.

Представляю, как Чезаре плывет один по суровым осенним волнам, а потом вспоминаю, как мама с отцом вышли в сумерках в море и не вернулись. И знаю, что все для себя решила давно, когда поймала трепещущую на ветру открытку и отдала незнакомцу.

Самое сложное – уплыть отсюда незаметно. Надо чем-то отвлечь внимание.

Первого сентября – спустя пять дней после того, как Энгус прижал меня к стене кузницы и схватил за горло, – Чезаре стучится в дверь хижины условным стуком: пять быстрых ударов.

Я лежу на кровати, и в дом его впускает Кон.

Чезаре раскраснелся, поднимаясь вверх по склону, брови у него насуплены.

– Что случилось? – спрашиваю я.

– Майор Бейтс сказал, завтра праздник. Как его… Михайлов день?

– Михайлов день в конце сентября, – хмурится Кон.

– Майор говорит, в конце сентября нас уже здесь не будет. Барьеры будут готовы, и мы уедем. А сейчас много лишних припасов осталось, заодно отметим окончание строительства – барьеров и часовни. Он созовет весь Керкуолл.

Мысли проносятся в голове бешеным вихрем. Весь Керкуолл… Значит, и Энгуса. Сердце у меня обрывается. Но поднимется суматоха, одни будут приплывать на остров, другие уплывать…

– Вот и представился нам случай бежать, – говорю я. – Когда праздник?

Чезаре мнется.

– Завтра.

Перевожу взгляд на Кон. Она силится улыбнуться, а на глазах слезы.

– Хорошо, что вещей у вас немного, – говорит она. – Соберемся быстро.

Я обнимаю ее.

– Спасибо, – шепчу я.

Наступает утро, серое, хмурое. Сентябрь, когда настает ненастье и волны обрушиваются на берег, – время Осенней битвы. По оркнейским легендам, в эти дни Мать моря бьется со злым духом Тераном. Из года в год весной она одолевает коварного Терана и низвергает в пучину. Но осенью Теран вновь набирает силу и изгоняет Мать моря. Полгода длится власть Терана, без устали обрушивается он на острова, прерываясь лишь затем, чтобы послушать крики тонущих моряков.

Ровно год миновал с тех пор, как наши родители ушли в море и не вернулись.