Стальное сердце

Никогда в жизни я не поднимала ничего тяжелее этой простыни – она вобрала в себя тяжесть всех лет, прожитых вместе. Наши с ней общие улыбки, слезы, одни и те же сны, после которых мы просыпались, смеясь. Ее голос, звавший меня по имени.

Теперь ее голос умолк. Она лежит бездыханная.

Как может быть, что ее больше нет? Это немыслимо.

Я откинула простыню, и внутри зазияла рана.

Она лежала бледная, неподвижная. Казалось, она спит. Я поцеловала ее, и кожа была холодной как мрамор. Я целовала ее снова и снова, прижимала к себе, звала по имени.

Прости меня. Прости, прости.

Я осела на пол. Хотелось взвыть в голос, но из горла вырвался лишь немой крик. Точно так же была я в отчаянии, когда не вернулись наши родители, чувствовала себя такой же неприкаянной. Такое горе тяжело нести в одиночку, а столь полного одиночества я еще не знала.

А сейчас, на склоне холма, у края ее могилы, рядом со мной пол-Керкуолла: держат меня за руки, молятся вместе со мной.

И это ничего уже не значит, ее не вернешь.

И все же… и все же это значит очень много.

На гроб ей я кладу стебель одуванчика, последнее напоминание о лете. Меня всегда пленяла двойственность одуванчика: желтый цветок, а завянет – превратится в белоснежный шарик, и разлетятся по ветру семена. Новая жизнь, где-то в новом краю.

Сердцу больно биться.

Друг за другом подходят к гробу жители Керкуолла. Марджори Крой сыплет на крышку гроба соль, а ее дочь Бесс кладет кукурузный початок. Мистер Кэмерон бросает морской камешек, Джон О’Фаррелл – пригоршню торфа.

Дары земли и моря, чтобы она покоилась с миром. В старину мертвых туго пеленали в парусину, чтобы дух умершего не являлся к живым. Я все бы отдала, лишь бы она ко мне являлась.

Дождавшись, когда все отойдут от могилы, бросаю туда кое-что еще – одно, затем другое. Иззубренный кусок металла, с виду маленький, безобидный. Лишь чуть длиннее моего мизинца, зато острый – такой острый, что можно всерьез угрожать перерезать человеку горло. И он оставит тебя в покое, попятится, шарахнется от тебя в ужасе, даже если всю жизнь люди шарахались от него.

Мне эта железка больше ни к чему. Службу свою она сослужила, и я разжимаю ладонь. Кусок железа с глухим стуком падает в свежую могилу. Второе подношение падает бесшумно. Золотая цепочка, такая тоненькая, что даже не блеснет в темной яме.

Хотела ее бросить в море, но мне нужно точно знать, где она. Нужно предать ее земле.

– Больше тебе не надо его бояться, – шепчу я.

Закрываю глаза, снова открываю – могила на месте, никуда не делась, зияет свежей раной. Засыплют ее землей, зарастет она травой. А весной покроется цветами. И будет лето, потом зима. Солнце, и снег, и дождь. И кто-то еще умрет, а кто-то родится. Пройдет время, и забудут, кто она была. А история наша станет легендой – ее будут рассказывать у камина, как предания о людях-тюленях, о Матери моря или о той несчастной, что сто лет назад утопила своего возлюбленного, но вину свою так и не признала.

До правды нам не докопаться.

Бесс Крой легонько трогает меня за плечо:

– Приходи к нам на чай с пирогом. У нас, правда, дети шумят, зато тебе будем рады.

Из-за ее спины кивает Марджори Крой:

– Ждем тебя.

– Спасибо, – отвечаю я. – Но сначала… Хочу побывать на других островах. Там, куда мы ездили вместе. Я бы хотела… – Голос мой прерывается.

– Понимаю, – говорит Марджори. – Чтобы проститься.

– В керкуоллскую больницу придешь? Работать? – спрашивает Бесс.

– Пока нет, – отвечаю я. – Может быть, потом, а сейчас мне нужно побыть одной.

Бесс грустно смотрит на меня, с легкой обидой. Хотелось бы все ей объяснить, да нельзя, это значило бы все поставить на карту.

Подхожу к часовне одна. Солнце уже садится, закатный свет золотит стены. Перед входом скульптура работы Чезаре: святой Георгий убивает змея. Змей, говорил Чезаре, олицетворяет войну, а святой Георгий сражается с ним неустанно.

– И однажды, – говорил Чезаре, – наступит мир.

– Не может везде быть мир, – возразила я.

– Можно надеяться. – Чезаре обратил взгляд на часовню. – Надо надеяться.

Мне остается надеяться.

В руке у меня стальное сердце. В часовне прохлада. Постель мою уже унесли, и снова здесь покой и безмятежность. Ни следа крови Энгуса на кафельном полу, ни намека на то, что здесь произошло. Свет и красота, больше ничего.

Между створками узорной алтарной решетки в цементном полу есть ямка – след в форме сердца. Это я в ожидании приговора скребла цементный пол. Пальцы у меня стерты в кровь, а вдоль одной из граней сердца остались царапины.

Вкладываю в ямку стальное сердце. Оно почти той же формы, подходит, как ключ к замку.

Поднимаюсь, заставляю себя отойти в сторону. Не хочу его здесь бросать, но я должна от него отвернуться со спокойной душой.

Придется его здесь оставить, ведь оно не мое. Оно никогда не принадлежало Кон.

Стальное сердце подарили Дот, а Дот, как все знают, больше на свете нет. Дот, как известно, утонула в бурю. Дот лежит в могиле на склоне холма, и на гроб ей сыпали соль.

А я должна выдавать себя за Кон.