Стальное зеркало

Если бы щенок-оборотень говорил глупости, было бы легче.

Он не нес глупостей, он был разумен и полезен — и там, где излагал идеи наместника Шампани по обустройству этой самой Шампани, и там, где выступал от себя. И в каждой фразе рассказа о положении дел на северо-востоке звучал такой праведный гнев, словно Людовик лично и персонально развел там все непотребства, а пресловутый господин де Сен-Роже — его обожаемый фаворит.

Королю очень хотелось взбрыкнуть, задурить и сослать де ла Валле к чертям в родовое южное поместье, чтоб носа не высовывал, чтоб сидел и молился Господу за то, что уцелел — и учился вести себя.

Но он же уедет. И будет там сидеть с молодой женой в свое удовольствие. И растить детей. И не вспоминать, как выглядит столица. И у него это на лице написано. Не хотите — не надо. Я-то обойдусь. И правда, обойдется. Пьер… Пьер не мог бросить дело, армию, людей, которые от него зависят. Этот может. Не по безответственности, конечно нет. Просто он считает, что от беспомощного от него равный толк, что здесь, что в ссылке.

Этот мальчик не хочет ничего дурного, в тридцатый раз напоминает себе Людовик. Он не хочет ни положения фаворита, ни власти надо мной, ни титулов, ни владений ни наград. У графа де ла Валле все это есть. Первый по знатности дворянский род в стране, богатый и владеющий большими землями — и традиционно считающий, что это все лишь инструменты для служения державе и своему королю. Именно в такой последовательности. Иногда короля можно вычеркнуть вовсе — как покойного дядюшку. Не вычеркнуть даже, а считать чем-то вроде стихийного бедствия, которое все равно нужно обращать на пользу державе и сдерживать там, где получается. Жан де ла Валле хочет только наводить порядок в стране — и у него много дельных идей, а там, где они становятся завиральными или преждевременными, его можно окоротить… где не получится у меня, там сумеет Клод — или можно просто запретить. Он никогда не будет бунтовать. Обольет презрением, проест плешь, будет долбить рогом в стену, пока стена не рухнет — но не устроит ни заговор, ни восстание.

Но до чего же невыносимая опора трона вышла…

В отличие от Клода этот по кабинету не бегает. Стоит, докладывая из полупоклона, словно замер в танцевальном па, и при этом ухитряется нависать, словно покосившаяся башня.

Вот посадить бы его на мое место и заставить терпеть все это. Терпеть — и не взрываться. И кивать. И одобрять нужное. И закрывать глаза… да какого черта я должен закрывать глаза на тон? Эта опора престола в два раза моложе меня.

— Мы благодарны вам за верную службу, граф. Мы рады числить вас среди тех, на кого мы можем положиться. Мы рассмотрим ваши советы на досуге и, полагаю, частью из них с удовольствием воспользуемся.

Опора трона смотрит исподлобья лазурно-синими глазами, кланяется подобающим образом, и выглядит в очередной раз недовольной. Наверное, хотел, чтобы все его предложения и требования были одобрены немедленно. Обойдетесь, юноша. Подождете. Господин коннетабль отпустил вас с докладом на неделю — вот и проведите Рождество с семьей, а перед отъездом мы еще раз побеседуем.

Полагаю, к тому времени, вы уже осознаете, где именно совершили ошибку. И будете готовы ее исправить. В конце концов, вы неглупый молодой человек. И не такой уж молодой молодой человек для своих лет. Просто на вас свалилась слишком большая ответственность. Я могу это понять. Но не стоит давать другим почувствовать, сколь тяжкое бремя вы несете. Они могут и посмеяться над вами.

Во дворце никогда не бывает тихо. Прислушиваешься к шагам уходящего де ла Валле — и слышишь еще сотню других звуков. Птица за окном бьет крыльями, прокашливается в кулак гвардеец, скребется за обивкой обнаглевшая крыса, далеко в коридоре гофмаршал двора распекает нерадивого пажа, хотя ему это не по чину, ржет лошадь в дворцовой конюшне, трещит свеча… все это складывается в ритмичный гул сродни тонам сердца. Медики по этим тонам различают болезнь и здоровье. Его Величество задумывается ненадолго, потом приходит к выводу, что дворец пребывает в добром здравии, а двор — в некотором порядке.

Сегодня длинный утренний прием, опять вздыхает король. Потом всю неделю — праздник. Служба, балы и большие торжественные выходы. А потом целый месяц — подготовка к бракосочетанию. Наконец-то. Но почти весь месяц он не увидит Жанну — не положено, царственные супруги не должны ни встречаться наедине, ни тем более проводить время в уединении. Ладно, это можно вытерпеть. Теперь вообще многое можно вытерпеть — и разрешение для Маргариты наконец-то получено, и Его Высочество посол убыл из Орлеана.

Убыл. Выбыл. Уехал. Домой, заниматься своими делами. Замечательно. Его не нужно видеть, с ним не нужно разговаривать, ему не нужно быть благодарным — а ему же у нас все, все поголовно кругом обязаны. Всех оплел за эти девять месяцев, никого не пропустил. Все-таки я был прав с самого начала, а Пьер ошибался. Нечисть. А в другом прав был он — обошлось. Интересы совпали и все обошлось. А обязательства, ну что обязательства. Все знают, чего они в политике стоят.