Стамбул Стамбул

Упав под градом обрушившихся на него ударов, Али подумал о Мине Баде. Ему было радостно, что она смогла сбежать, несмотря на тяжелую рану. А его история подошла к концу. Или его убьют на месте, или дадут пожить еще несколько дней. Он давно был к этому готов. Ему хотелось обрушить на полицейских поток брани, но из наполненного кровью рта вырвался лишь стон. Теряя сознание, он в последний раз увидел огни вертолета в небе и услышал звуки выстрелов, гремевших по всему лесу.

Сбудется ли желание, загаданное Мине Баде? Сможет ли она спастись и вылечить свою рану?

– Она не это загадала, – возразил я Доктору, который рассказывал нам о той ночи так, словно сам ее пережил. – По-моему, Мине Баде пожелала, чтобы на Центр расследований был совершен налет, чтобы освободили тех, кого здесь мучают. Может быть, ее желание сбудется и нас освободят.

– Возможно, ты и прав, Демиртай. Может быть, она думала о нас, когда загадывала желание.

– Кроме того, упала не одна звезда – их было две. Если одна не поможет, другая точно сработает.

– Надеюсь.

– В кого влюблена Мине Баде? Али не сказал?

– Нет.

– Ее возлюбленный тоже здесь, на этой бойне.

– В подземных камерах полным-полно людей… – задумчиво проговорил Доктор. – Кто знает, в которой из них он сидит?

– Мине Баде так обрадовалась, когда узнала, что любима… Это место в истории понравилось мне больше всего. Мне хотелось бы того же самого – узнать здесь и сейчас, что та, кого я люблю, тоже ко мне неравнодушна.

– Это не история, Демиртай, это случилось на самом деле.

– Разве все, случившееся в прошлом и ставшее предметом для рассказа, не история, Доктор? Прошлого здесь нет. Разве мы не поняли это еще много дней назад?

По примеру типичных стамбульцев мы то тосковали о вчерашнем дне, то мечтали о том, каким будет завтра, а про сегодня старались не думать. И истории выбирали такие, чтобы, с одной стороны, они повествовали о прошлом, а с другой – о будущем, превращая настоящее в мост между вчера и завтра. Нам было страшно, что мост этот обрушится и мы упадем в пустоту. Один и тот же вопрос постоянно преследовал нас: кто хозяин сегодняшнего дня, кому он принадлежит?

Издалека, откуда-то из-за железной двери, донесся резкий звук. Мы насторожились. Звук раздался снова, и на сей раз стало понятно, что это был выстрел. Должно быть, следователи пристреливали новое оружие или, разозлившись, уложили кого-то.

– «Беретта», – заметил дядя Кюхейлан, давая понять, что в огнестрельном оружии разбирается не хуже, чем в людях.

Мы ждали новых звуков. За железной дверью тянулись длинные запутанные коридоры – настоящий лабиринт. Не угадаешь, как далеко от нас стреляли. Тем временем грохнул еще один выстрел.

– Теперь браунинг, – определил дядя Кюхейлан.

Потом стало тихо.

– Время уже позднее, а никто за нами не приходит, – снова заговорил дядя Кюхейлан. – Вечереет, солнце садится. Вчера мы хотели устроить застолье с ракы, да не вышло. Может, сегодня?

Мы собирались расположиться дома у Доктора на балконе. В городе начнут потихоньку загораться огни, а мы будем перечислять районы, лежащие перед нами и вдали: Ускюдар, Кузгунджук, Алтунизаде, Саладжак, Харем, Кадыкёй[27], остров Кыналы; будем называть мечети, узнавая их по высоте минаретов, а по автомобильным гудкам определять, где возникли пробки. Столетие за столетием люди изо всех сил старались погубить этот город. Ломали, рушили, потом громоздили друг на друга новые здания. И мы будем дивиться тому, как, несмотря ни на что, Стамбул еще держится и умудряется оставаться чарующе прекрасным.

Доктор постелил на стол белую скатерть. Принес сыр, дыню, барбунью, хумус, хайдари, поджаренный хлеб, салат. Дополнил картину тарелочками с сармой и аджикой[28]. Посередине поставил вазу с желтыми розами, и свободного места на столе не осталось. Он налил в стаканы ракы, проверил, поровну ли, и разбавил водой. Потом сходил и включил магнитофон. Зазвучала берущая за душу песня.

– Пожалуйте к столу!

Мы подняли руки и чокнулись воображаемыми стаканами:

– За здоровье!

– За здоровье!

– Пусть это будет самый плохой день нашей жизни!

Наши руки на мгновение застыли в воздухе.

– Пусть это будет самый плохой день нашей жизни! – повторил дядя Кюхейлан, и все мы рассмеялись.

Хорошо, что мы пили не в мейхане, а у Доктора на балконе, не то могли бы побеспокоить своим хохотом людей за соседними столиками.

Внизу автомобильные гудки сливались с криками чаек, Стамбул жил своей жизнью, не обращая на нас внимания. Напротив, на открытой террасе, молодые люди пили пиво. Один из них играл на гитаре, другие пели, но их голоса до нас не долетали. На верхнем этаже соседнего дома, глядя в окно и приглаживая рукой волосы, говорила по телефону женщина. Большинство окон было не зашторено. В одном из них пожилой человек, сидя в кресле, смотрел телевизор, а рядом играли дети. Солнце опускалось все ниже, воды Босфора темнели. На пароходе, идущем из Эминоню в Ускюдар, зажглись огни. В сердцах его пассажиров жили радость и надежда.