Стамбульский бастард

И тогда она осознала, что надо делать.

Неделю спустя, воскресным утром, она отправилась в гавань, где ее поджидал брат, с бешено бьющимся сердцем и двумя билетами в Америку. Вместо чемодана у нее была лишь сумочка. Шермин оставила все свое имущество, а гранатовую брошь положила в конверт вместе с письмом к мужу. В письме была попытка объяснить случившееся и две просьбы: простить ее и передать брошь сыну как воспоминание о ней.

Когда самолет приземлился в Стамбуле, Роуз была совсем измучена. Она осторожно пошевелила опухшими ногами, опасаясь, что они не влезут в обувь, даже в такие удобные оранжевые кожаные туфли, как ее DKNY. И как только эти стюардессы выдерживают целые дни в полете на таких высоченных каблуках?

Еще полчаса ушло на то, чтобы пройти паспортный контроль и таможню, получить багаж, разменять деньги и найти автопрокат. Мустафа решил, что лучше им иметь собственную машину, а не пользоваться семейной. Изучив буклет, Роуз выбрала полноприводный «гранд-чероки-ларедо», но Мустафа убедил ее, что для тесных стамбульских улиц подойдет что-то поскромнее. В итоге сошлись на «тойоте-королле».

Вскоре после этого они вышли из зоны прилета, толкая перед собой тележку с комплектом одинаковых чемоданов. Снаружи их поджидали какие-то выстроившиеся полукругом люди. Первым делом прибывшие заметили Армануш, она улыбалась и махала. Рядом с ней была бабушка Гульсум, с прижатой к сердцу правой рукой, готовая потерять сознание от волнения. Чуть позади стояла тетушка Зелиха, высокая и отстраненная, на ней были темно-лиловые солнечные очки.

Глава 17 Белый рис

Первые два дня в Стамбуле Роуз и Мустафа провели за столом. При этом они также отвечали на множество вопросов, которыми их со всех сторон засыпали члены семейства Казанчи. Как живется в Америке? А в Аризоне действительно настоящая пустыня? А правда, что американцы питаются чудовищным количеством фастфуда, а потом худеют на телешоу? А какая версия шоу «Ученик» лучше, американская или турецкая? И так далее.

Потом пошли вопросы более личного свойства. Почему у них нет детей? Почему они раньше никогда не приезжали в Стамбул? Почему бы им не остаться подольше? ПОЧЕМУ?

Вопросы эти оказывали на супругов противоположное действие. Роуз этот допрос, кажется, нисколько не смущал. Скорее, наоборот, ей нравилось быть в центре внимания, тогда как Мустафа все больше отмалчивался и как-то съеживался. Он мало говорил и бóльшую часть времени проводил за чтением турецких газет как консервативного, так и прогрессивного направления, словно хотел наверстать упущенное за годы отсутствия. Время от времени что-то спрашивал про того или иного политика, ему отвечал, кто мог. Он, конечно, всегда любил читать газеты, но никогда так не интересовался политикой.

– Похоже на то, что консервативная партия власти обескровлена. Какие у них шансы на победу?

– Сволочи! Да это просто банда лжецов, – вместо ответа проворчала бабушка Гульсум. На коленях у нее было блюдо с горой риса, который она перебрала перед варкой, на случай если попадутся камушки или шелуха. – Только и знают, что наобещать народу с три короба и напрочь забыть все свои обещания на второй день после выборов.

Сидевший в кресле у окна Мустафа взглянул на мать поверх газеты:

– А как насчет оппозиционной партии? Социал-демократы?

– Без разницы, – последовал ответ, – они все – шайка обманщиков. Все политики – продажные твари.

– Все было бы иначе, будь у нас в парламенте больше женщин, – подключилась к беседе тетушка Фериде, облаченная в подаренную Роуз футболку с надписью: «I love Arizona».

– Мама права. Если меня спросить, в этой стране есть единственная достойная доверия организация, и это – армия, – заявила тетушка Севрие. – Слава богу, есть наша турецкая армия! Если бы не она…

– Да, но они должны разрешить женщинам служить, – перебила ее тетушка Фериде, – вот я лично пошла бы.

Асия перестала переводить для сидевших рядом с ней Роуз и Армануш и, хохоча, сказала по-английски:

– Одна тетка у меня феминистка, другая – непоколебимая милитаристка. И они прекрасно ладят. Вот дурдом!

Вдруг бабушка Гульсум, неожиданно встревожившись, обернулась к сыну:

– А ты, дорогой? Ты когда собираешься отслужить?

Роуз, которая, несмотря на мгновенный перевод, с трудом следила за разговором, повернулась к мужу, хлопая глазами.

– Обо мне не волнуйся, – сказал Мустафа, – мне не придется служить полный срок, надо только оплатить небольшой штраф и предоставить им свидетельства того, что я живу и работаю в Америке. Все ограничится базовым курсом. Месяц, не больше.

– А для этого не установлен крайний срок?

– Да, конечно, – ответил Мустафа, – надо пройти курс, пока не исполнится сорок один.

– Ну, тогда тебе надо пойти в этом году, – сказала бабушка Гульсум, – тебе ведь сейчас сорок…

Тетушка Зелиха, сидевшая на другом конце стола и красившая ногти блестящим вишневым лаком, подняла голову и неожиданно прошипела, метнув на брата злобный взгляд: