Стамбульский бастард

– Конечно, мы с радостью встречаем твоего дядю. Тебе это может нравиться, может не нравиться, но семья есть семья. Мы ведь не как эти немцы, которые уже в четырнадцать лет детей из дома выпихивают. Мы уважаем семейные ценности, а не собираемся раз в год, чтобы индейку поесть.

– Ты о чем? – озадаченно начала Асия, но не успела толком задать вопрос, как сама угадала ответ. – Ты про американцев сейчас? Про День благодарения?

– Не важно, – отмахнулась тетушка Фериде. – Я хочу сказать, что на Западе семейные узы ослабели. У нас – совсем другое дело. Отец всегда останется отцом. А брат всегда останется братом. К тому же этот мир и без того достаточно странное место, – продолжила тетушка Фериде, – поэтому я так люблю читать третью страницу таблоидов. Я их вырезаю и храню как напоминание о том, в каком безумном и опасном мире мы живем.

Асии еще не доводилось слышать, чтобы тетка подводила рациональное объяснение под свое безумное поведение, и она невольно посмотрела на женщину с явным интересом.

Они сидели на кухне. Вокруг очень вкусно пахло, а в окно светило мартовское солнце. Потом тетушка Фериде ушла смотреть объявленный ее любимым виджеем клип какой-то новой группы, а Асии страшно захотелось курить. Вернее, ей не столько захотелось курить, сколько покурить вместе с Карикатуристом-Пьяницей. И самой стало странно, что она по нему так соскучилась. Гостей привезут из аэропорта самое раннее через два часа. Да и кому какая разница, даже если она опоздает?

Через пять минут Асия бесшумно закрывала за собой входную дверь. Но тетушка Бану все равно услышала, собралась ее окликнуть, но та была уже на улице.

– Что вы теперь хотите делать, госпожа? – прокаркал мсье Стервец.

– Ничего, – прошептала тетушка Бану, вынимая из ящика комода какую-то коробочку.

На бархате лежала брошь в виде граната.

Отец подарил эту брошь Бану, самой старшей из детей, как сам когда-то унаследовал ее от матери – не от мачехи, Петит-Ma, а от родной матери. От матери, о которой он никогда не говорил. От матери, которая оставила его, когда он был совсем маленьким. От матери, которую он так и не простил. Тетушка Бану боялась, что при всей своей совершенной красоте брошь таила в себе глубокую печаль. Никто не знал, что она даже специально вымачивала брошь в соляном растворе, чтобы смыть с золотого граната его горькую повесть.

Под пристальным взором джиннов тетушка Бану дотронулась до броши, ощутила пленительный блеск мерцающих камней. Теперь, узнав историю брошки, она не представляла, что делать дальше. С одной стороны, склонялась к тому, чтобы отдать ее Армануш, ибо считала, что та, как никто другой, могла считаться ее законной хозяйкой. Но вместе с тем колебалась, не зная, как объяснить девушке этот неожиданный дар.

Могла ли она просто сказать Армануш Чахмахчян, что эта брошь когда-то принадлежала ее бабушке, умолчав обо всем остальном? И в какой степени можно было делиться обретенным? Что именно можно было рассказывать людям, чьи истории она узнала благодаря волшебству и силе колдовских чар?

Сорок минут спустя на другой окраине города Асия отворила скрипучую деревянную дверь кафе «Кундера».

– Эй, Асия! – радостно позвал ее Карикатурист-Пьяница. – Давай сюда, я здесь! – Он прижал ее к груди, а когда она высвободилась из его объятий, воскликнул: – У меня для тебя три новости: одна хорошая, одна плохая, а c третьей я еще не определился. С какой начнем?

– Давай с плохой, – ответила Асия.

– Я сяду в тюрьму. Похоже, мои рисунки с изображением премьер-министра в виде пингвина были приняты не слишком благосклонно. Меня приговорили к восьми месяцам тюрьмы.

Асия уставилась на него в изумлении, которое, впрочем, быстро переросло в тревогу.

– Ш-ш-ш, дорогая, – кротко сказал Карикатурист-Пьяница, прижимая палец к ее губам. – А хорошую новость не хочешь услышать? Я решил стать верным моему сердцу и развестись! – объявил он, сияя от гордости.

Эти слова повергли Асию в некоторое замешательство. Но пробежавшая по ее лицу мрачная тень быстро рассеялась, и наконец пришло в голову спросить:

– А третья новость, с которой ты еще не определился?

– Я сегодня уже четвертый день как не пью. Ни капли. И знаешь почему?

– Ну, наверное, ты снова пошел к анонимным алкоголикам, – предположила Асия.

– Нет! – обиженно процедил Карикатурист-Пьяница. – Потому что с нашей последней встречи прошло четыре дня, а я хотел быть трезвым, когда мы увидимся. Ты ведь единственное, что побуждает меня стать лучше. – Он покраснел. – Это все любовь. Я влюблен в тебя, Асия.

Ее карие глаза скользнули по стене и остановились на одной из рамок. Это была фотография изрытой колесами трассы в Монголии, на которой в 1997 году проходили соревнования «Кэмел-трофи». Вот бы там оказаться, пересекать пустыню Гоби на джипе 4 × 4, в тяжелых грязных ботинках и солнечных очках, так, чтобы вместе с пóтом выходили все тревоги, стать легкой, как ничто, стать легкой, как гонимый ветром сухой лист, и таким листом влететь в какой-нибудь затерянный в монгольских степях буддийский монастырь.