Стамбульский бастард

– Что?! – повысил голос чиновник и продолжил с осознанным самодовольством: – Я знаю, что Казанчи – весьма влиятельное семейство. Имя вроде Левона сослужит вам дурную службу. Если я запишу мальчика как Левона, у него могут быть трудности в будущем. Все будут принимать его за христианина, хотя он стопроцентный мусульманин… Или я ошибаюсь? Разве он не мусульманин?

– Конечно-конечно, – поспешил заверить Реза Селим, – слава Аллаху!

Он подумал было признаться чиновнику, что мать мальчика – принявшая ислам армянка и имя он выбрал ради нее, но что-то подсказало ему, что лучше промолчать.

– Ну, тогда при всем уважении к доброму человеку, в честь которого вы хотите назвать ребенка, давайте внесем небольшие изменения. Подберем какое-нибудь исламское имя, и, если вам угодно, пускай оно звучит похоже на «Левон». Как насчет имени «Левент»? – И прибавил ласково, слишком ласково, так что тон совсем не вязался с суровым смыслом его слов: – В противном случае, боюсь, я не смогу его зарегистрировать.

Так и получился Левент Казанчи. Мальчик, рожденный на тлеющем пепле прошлого. Мальчик, о котором никто не знал, что отец когда-то хотел назвать его Левоном. Мальчик, которого бросила мать. Мальчик, который вырос мрачным и ожесточенным. Мальчик, который стал ужасным отцом своим детям.

Если бы не эта гранатовая брошь, решилась бы Шермин Казанчи оставить мужа и сына? Сложно сказать. С ними она обрела семью и начала новую жизнь, которая могла идти лишь в одном направлении. Чтобы иметь будущее, она должна была стать женщиной без прошлого. От детства у нее оставались лишь крупицы воспоминаний, крошки хлеба, которые она рассыпала, чтобы их склевали птицы, ведь ей самой уже никогда не найти по ним дорогу домой. Но даже когда со временем поблекли самые дорогие детские воспоминания, образ броши не покидал ее, крепко врезавшись в память. И когда многие годы спустя на пороге ее дома появился какой-то американец, именно эта самая брошь помогла ей осознать, что незнакомец этот не кто иной, как ее родной брат.

Ервант Стамбулян возник у ее порога. У него были блестящие темные глаза под кустистыми черными бровями, острый мощный нос и густые усы, спускавшиеся до самого подбородка, так что казалось, будто он улыбался, даже когда ему было грустно. С дрожью в голосе, не находя нужных слов, сказал ей, кто он такой, и на смеси турецкого и армянского сообщил, что приехал за ней из самой Америки. Как ему ни хотелось сразу обнять сестру, он помнил, что она была замужней мусульманкой, и оставался на крыльце. Вокруг них веял стамбульский ветерок, и на миг показалось, будто они выпали из времени.

По окончании их краткой беседы Ервант Стамбулян дал Шермин Казанчи золотую брошь в виде граната и время, чтобы подумать. Растерянная и потрясенная, она закрыла за ним дверь и замерла, пытаясь осознать то, что на нее обрушилось. Рядом с ней полный безудержного воодушевления ползал и лопотал маленький Левент. Она бросилась в свою спальню и быстро спрятала брошь в ящике платяного шкафа. А по возвращении обнаружила, что малыш только что умудрился встать на ноги и теперь радостно хохочет. Он простоял целую секунду, сделал шаг, другой, а потом плюхнулся на попу. Глаза у него блестели от восторга и страха. Вдруг мальчик улыбнулся во весь свой беззубый рот и сказал: «Ма-ма».

Весь дом наполнился каким-то нездешним волшебным, почти призрачным сиянием, и Шермин Казанчи вышла из оцепенения и повторила: «Ма-ма!» Это было его второе слово. За день до этого, поэкспериментировав с «да-да», он сказал: «Ба-ба». Она поняла, что ее сын произнес слово «отец» по-турецки, а слово «мать» – по-армянски. Мало того что ей самой пришлось разучиться говорить на столь дорогом ей языке, теперь ей надлежало проделать то же самое с сыном. Она смотрела на мальчика растерянно и задумчиво. Ей не хотелось поправлять его, заменять армянское «мама» на соответствующее турецкое слово. Откуда-то возникли далекие, но все еще яркие образы ее предков. Это новое имя, религия, национальность, семья, ее новое Я так и не смогли вытеснить ее истинное Я. Гранатовая брошь тихонько звала ее по имени, звала по-армянски.

Шермин Казанчи обняла сына и целых три дня умудрилась не вспоминать про брошь. Но на третий день она задумалась, сама не зная о чем, а сердце ее заныло от какой-то неведомой тоски. Она побежала в спальню, открыла ящик, достала брошь и крепко сжала ее в ладонях, чувствуя тепло камней.

Рубины – благородные камни, знаменитые своим огненно-красным цветом. Однако нередко бывает, что они меняют цвет и постепенно темнеют изнутри, особенно когда их владельцы в опасности. Существует особая разновидность рубинов, которую знатоки называют «голубиная кровь», – это драгоценный кроваво-красный рубин, с оттенком синего, словно затуманенный изнутри. Этот рубин был последней памятью о «Маленьком Голубке-потеряшке и Блаженной Стране».

Вечером третьего дня Шермин Казанчи улучила момент после ужина и незаметно прокралась в свою спальню. Ища утешения, которого никто не мог ей дать, она вглядывалась в «голубиную кровь».