Стамбульский реванш

Его удивительный голос, на который Виктория списывала едва ли не половину ответственности за постигшее ее наваждение, струился в зал тихой музыкой. Он был словно мелодия, светлая и печальная, но в самом своем очаровании имевшая какой-то болезненный излом. «Обреченная», – вот как она назвала бы для себя эту песнь, которую пел зрителям Альтан.

Зал Moda Theatre Kadikoy был забит до отказа, но публика, которой не удалось достать билетов и не хватило контрамарок, продолжала штурмовать театр снаружи. Еще бы, небывалый случай! В Стамбуле, в самом сердце пускай и европеизированной, но все же мусульманской страны дают «Лолиту»! Виктория, сидевшая в глубине ложи и наблюдавшая за происходящим сквозь уже ставшую привычной прорезь никаба, мысленно поздравила себя с тем, что все рассчитала правильно. Инвесторы не называли худруку конкретного произведения, которое хотели бы видеть на сцене его театра. Но специально упирали на то, что чем провокационнее и скандальнее получится спектакль, тем больше у них будет шансов выйти на международный фестиваль. Кто же не захочет посмотреть, что это такое отчудили обычно консервативные турки?

Воодушевленный худрук называл то одно, то другое произведение. Инвестор с выражением разочарования и скуки на лице предлагал подумать еще. И наконец победный шар был загнан в лузу: худрук, шалея от собственной смелости, признался, что его мечтой всегда было поставить спектакль по набоковской «Лолите». И Ремзи Давутоглу, директор фонда помощи животным, мгновенно оживился:

– Дельная мысль! Я, признаться, сам не читал. Но вроде бы вещица во всем мире известная, и название на слуху. Верно?

Худрук заверил, что так оно и есть, Ремзи дал согласие, и подготовка к спектаклю началась.

И вот наконец настал день премьеры, которого столько времени ждали и Виктория, и стамбульская театральная общественность, и, конечно, поклонницы главной звезды, заранее предвкушавшие очередной его триумф. И Виктория должна была признать, что триумф этот состоялся.

Она отлично помнила, что Альтан обладал дарованием такой силы, к которому невозможно было привыкнуть. Всякий раз, приходя на репетиции в тот период, когда он играл Астрова в «Дяде Ване», она заранее знала, что будет потрясена, и всякий раз реальные ее впечатления затмевали любые их ожидания. Альтан поражал каждый раз, как в первый, умудрялся найти новый оттенок интонации, новую деталь, отчего роль начинала играть чуть другими красками. И сейчас, мечась по сцене в образе обезумевшего от утраты обожаемого существа, омерзительного в своей порочности и в то же время жалкого до судорог Гумберта, был великолепен. Должно быть, это и в самом деле была роль его жизни.

Виктория всматривалась в его лицо, искаженное мукой, настороженное; в глаза, горящие лихорадочным огнем, – найти ее, свою Лолиту, вернуть во что бы то ни стало, потому что иначе смерть; в его заломленные в отчаянии руки; в кривящиеся губы; в выступающую из распахнутого ворота рубашки шею, на которой билась синяя жилка… Несчастный психопат, запятнанный злой гений, каждое чувство которого, каждый всплеск страсти оборачивается уродливым наваждением, калечащим и его самого и тех, на кого оно направлено. Осознающий всю глубину своего преступления, но в то же время понимающий, что, повторись все, он совершил бы его снова.

– Мелодия, которую я слышал, составлялась из звуков играющих детей, – говорил он, глядя поверх голов зрителей и потерянно улыбаясь, словно где-то там, в черноте зала, различал одному ему видимый теплый отсвет тех дней, когда ничего еще не свершилось, когда его возлюбленная Лолита оставалась беспечной дерзкой девчонкой, до которой еще не дотянулись его руки. – И тогда-то мне стало ясно, что пронзительно-безнадежный ужас состоит не в том, что Лолиты нет рядом со мной, а в том, что голоса ее нет в этом хоре.

Да, Альтан был прекрасен в этой роли. Но в то же время приходилось признать, что прекрасным был в этой постановке только он. Слабая режиссура привела к тому, что остальные актеры не знали, что им делать на сцене. От их метания создавалось ощущение хаотичности, нестройности происходящего. Странные абстрактные декорации, которые, вероятно, по задумке, должны были иллюстрировать душевный разлад героя и обреченность его любви, на деле лишь отвлекали глаз и создавали неудобное для движения пространство. Ко всему прочему и актриса, игравшая Лолиту, была пышной женщиной лет тридцати, все сходство с угловатым подростком которой ограничивалось низким ростом. На всем этом убогом фоне игра Альтана сверкала, как единственный бриллиант, по ошибке брошенный в шкатулку, полную стекляшек.

«Что ж, тем лучше», – решила Виктория, как бы горько ей ни было осознавать, что искусство Альтана не получило достойного обрамления. Для ее целей подобный поворот событий подходил даже больше.