Станислав Ростоцкий. Счастье – это когда тебя понимают

Обо всем этом я пытаюсь рассказать в своих картинах. Не скрою, что высшей наградой для меня и моих товарищей всегда останется то, что, например, «А зори здесь тихие» посмотрели за год 135 млн людей в нашей стране или то, что когда через 20 лет фильм «Дело было в Пенькове» тиражом 1 500 копий был снова выпущен на экраны страны, то залы были опять заполнены зрителями.

И еще я горжусь дарственной надписью, которую сделал на своей чрезвычайно серьезной и абсолютно мне непонятной книге мой школьный товарищ, доктор физико-математических наук, с которым мы встретились на просмотре «Белого Бима» через 36 лет после окончания школы. Он написал: «Стасику Ростоцкому, который остался таким же, каким был в дни нашей юности, только стал очень сильным в защите добра». Мне бы очень хотелось, чтобы это было правдой. Я думаю, что самое страшное в жизни – это одиночество. И я счастлив, потому что, мне кажется, у меня много друзей, и знакомых и незнакомых. И тем и другим так хотелось бы пожать руку и быть достойным их доверия.

А для этого надо, наверное, совсем немного: надо любить землю, на которой ты родился, и людей, которые на ней живут; и быть верным и этой земле, и этим людям в дни любых невзгод и в дни великих праздников.

С одной стороны, все мои фильмы – любимые, но одновременно они все нелюбимые, потому что в кино снять один фильм дважды нельзя, а после окончания съемок всегда все хочется переделать. Даже когда ты чувствуешь, что что-то получилось. Я вам честно скажу, что когда я посмотрел картину Калатозова «Летят журавли», а я снимал в это время «Дело было в Пенькове», то пришел в монтажную и сказал: «Все, что мы снимали, надо уничтожить. Так делать картины больше нельзя. Надо снимать так, как сняли “Летят журавли”». Причем самое смешное, что снимать эту картину должен был я. Но я никогда не пожалел о том, что ее делали другие, потому что так снять ее я бы не смог. На этой картине нашли друг друга гениальный оператор Урусевский и Объектив-18, который захватывает огромное пространство, создавая экспрессивный ход. Ну и, конечно, прекрасные артисты играли. Да и история сама замечательная, поэтому и картина вышла очень хорошая.

Если говорить о моих фильмах, то я, в общем-то, снимал традиционный кинематограф. Что довольно-таки странно, потому что начинал я с девиза: «Искусство должно быть яростным!» И вот в картине «Летят журавли» я увидел эту яростность. И свои фильмы мне показались какими-то тихими, немножко даже размазанными. Я никогда не считал себя не то что великим, но даже выдающимся режиссером, я считал себя нормальным профессионалом, который делает свое дело. Многие думали, что я шучу, когда говорил, что моя профессия – рыбак, а хобби – режиссура. Я вообще считаю, если человек начинает себя переоценивать, относиться к себе без юмора, то он кончился, ничего хорошего в этой жизни он уже не сделает.

С профессиональной точки зрения самая главная картина для меня, пожалуй, «Доживем до понедельника», которую мы сняли по тем временам в рекордно короткий срок – за 4 месяца. Это все-таки настоящий кинематограф. Не случайно замечательный американский режиссер Рубен Мамулян, который сделал в свое время «Королеву Христину», сказал мне: «Сташек, спасибо тебе за то, что ты прошептал мне на ухо такой нежный фильм». Я считаю, это замечательный отзыв.

«Дело было в Пенькове», «Майские звезды», «На семи ветрах», «Доживем до понедельника», «А зори здесь тихие», «Белый Бим Черное ухо», «И на камнях растут деревья», «Жизнь Федора Кузькина». Плюс ленты, которые я сделал под псевдонимом Степан Степанов: «Эскадрон гусар летучих» – я его делал не целиком, но солидно переделывал, наполовину снимал, затем – «Профессия: киноактер» и «Зимние этюды», которую сделал для французского кино. Этого, конечно, мало. Почему? Отвечая, хотел бы вспомнить свой разговор с Ильей Эренбургом, которого однажды спросил: «Вы пишете все, что хотите?» «Нет, не все, – ответил он. – Но я всегда могу не писать того, что не хочу». Этим тезисом я всегда руководствовался. Может, не все сказал, что хотел. Многого не сделал. Но никогда не делал того, что не хотел. И говорил то, что хотел сказать. Никогда не был равнодушен. Может, немножко переоценивал свои работы, но мне всегда казалось, что идеи, заложенные в создававшемся фильме, – самое главное, что в тот момент надо было сказать.

Конечно, мне, как и другим, выпала доля работать в нелегких условиях. Иногда приходилось идти на какие-то уступки. Но даже поправки, которые я внес в свои фильмы по требованию определенных организаций и людей, и то не стал бы изымать. Ведь если я не смог отстоять свои работы тогда, то зачем демонстрировать смелость задним числом? Для меня это аморально.