Становясь Лейдой

Она вспоминала, как они любили друг друга в последний раз, больше года назад. До нее. Он ворвался в ее шатер – разгоряченный, голодный, – как возбужденный медведь, готовый растерзать ее в клочья. Он не сказал ни единого слова, но его жаркий взгляд говорил сам за себя. Его руки срывали с нее одежду, зарывались ей в волосы. Его губы жадно впивались в нее повсюду. Каждый новый синяк, расцветавший на ее коже, был торжествующим знаком владения. Безраздельного обладания. Его отметины, его территория. Потом она несколько дней не мылась, храня на себе его запах.

В тот раз она забеременела.

После рождения ее мертвого сына миновало уже полгода. Она до сих пор плакала каждую ночь, скорбя о потере, но не могла попрощаться с надеждой, все еще теплящейся в груди.

Ты бы бросил ее, если бы знал о нашем с тобой сыне.

Дрогнул полог шатра. Питер вошел, задыхаясь, бросил на пол мешок. На миг она притворилась, что время повернуло вспять. Что он не женат на другой женщине. Что она по-прежнему носит под сердцем его ребенка…

Она шагнул было к ней, но неуверенно замер на месте. Она молча ждала, наслаждаясь его пристальным взглядом, потом медленно поднялась. Не сказав ни единого слова, прошла мимо него и принялась закреплять полог шатра, чтобы больше никто не вошел. Ее пальцы дрожали в сгущавшейся тишине. Воздух звенел предвкушением. Она застыла, стоя к нему спиной, ее тело молило его стиснуть ее в объятиях. И вот его руки уже обхватили ее, и он притянул ее к себе. Она вся обмякла, растаяла в его руках, каждая клеточка ее тела отозвалась на его прикосновение сладкой дрожью. Он вжался лицом в ее шею и сделал жадный, глубокий вдох.

Она вся отдалась его жарким рукам, рыщущим по ее телу. Я твоя. Когда он собрался вонзиться зубами ей в шею, она отстранилась и обернулась к нему лицом:

– Ох, Питер. Я так соскучилась…

– Да, я тоже. Видит Бог, я тоже. – Он снял шапку и потер бороду, смущенный собственным пылом. Она отвернулась, пряча самодовольную улыбку, и взмахом руки пригласила его сесть на оленьи шкуры. Она прижалась к нему, одной рукой обнимая его за талию. Ее волосы – черные, как вороново крыло, – укрыли их обоих. Она посмотрела ему в глаза, и он вздохнул, съежившись под ее пристальным взглядом.

– Ты пришел. – Она секунду помедлила. – Значит ли это…

– Ты уже слышала, да? О повитухе?

О повитухе?

– Ее обвиняют в колдовстве. Они нашли ее черную книгу. С инициалами Х. Т. Мне страшно за нас. За Маеву. За моего ребенка.

Она широко распахнула глаза, чтобы скрыть ликование.

– Это понятно. Твоей семье необходима защита. – Прижавшись еще теснее к нему, она прошептала ему на ухо: – Прими поздравления, папа. Я слышала о ребенке. Это надо отметить. – Она потянулась за бутылкой, стоявшей на полу за ее спиной.

Питер сжал ее руку и улыбнулся:

– Ты всегда знаешь, что мне нужно. Это девочка. Лейда.

Она ждала, когда он закончит пить и продолжит рассказ. Она сразу почувствовала, что ему было что рассказать.

– Она… необычная.

Хильда приподняла бровь:

– С таким отцом это и неудивительно.

Его улыбка погасла:

– Ходят слухи… Здесь, в деревне, не любят Маеву. Они думают, что она ведьма.

Хильда закатила глаза:

– Таковы здешние люди. Трусливые. Закоренелые в своем невежестве. Они не разглядят настоящую ведьму, даже если я поцелую их в губы.

Питер поморщился:

– Да, но ты здесь не живешь. Ты приходишь, когда захочешь, и уходишь, когда захочешь. Что здешним людям до приходящих торговок на рынке, финок или лапландок?

Она резко отпрянула, надув губы:

– Так-то ты думаешь обо мне, Питер Альдестад? После всех этих лет?

Он придвинулся ближе к ней:

– Ты знаешь, как я к тебе отношусь. – Он легонько прижался носом к кончику ее носа. – Когда я узнал, что они нашли черную книгу с этими инициалами… я испугался, что они подумают на тебя. Может быть, тебе стоит исчезнуть на время? Чтобы обезопасить себя, пока все не уляжется.

Уголки ее губ тронула едва заметная ухмылка. Тебе действительно не все равно.

Он смотрел на ее губы, слишком пристально, слишком долго. Желание, нарастающее внутри, оказалось сильнее всех доводов разума. Он ее поцеловал, впившись губами ей в губы с такой отчаянной жадностью, словно он умирал от голода, а она была последним куском хлеба на всем белом свете. Она впивала в себя его вкус – вкус теплых пряностей. Она так скучала по его губам, по его привычке кусать ее нижнюю губу в конце поцелуя, гладить ей шею, запускать руки ей в волосы. По его грубым, напористым ласкам. По его бороде, натиравшей ей кожу до ссадин.

Она целует тебя вот так?

Он резко отпрянул:

– Извини… я не должен был… я забылся.

Она дразняще провела пальцем по своей верхней губе.

– Я понимаю. Ничего страшного не случилось. Мы с тобой старые друзья. – Она по-кошачьи выгнула спину. – Трудно противиться давним привычкам. Было время, когда мне казалось, что ты передумаешь. – Она замолчала, игриво заправив за ухо прядь волос.