Становясь Лейдой

Я выхожу на крыльцо и встаю на колени. Ночью кокон раскрылся, из него выбирается что-то темное. Наконец ты проснулся! Крошечная черная лапка высовывается из щели, щупает воздух. Такая тоненькая и хрупкая, ее движения медленны и осторожны.

Я размышляю над мамиными словами.

Если оставить клетку открытой, ее обитатель наверняка улетит. И если он улетит, я никогда не узнаю, что это было. А ведь это подарок от папиной подруги, на мой день рождения!

Папа зовет меня в дом.

Я закрываю клетку.

* * *

Мама легла и уснула. Папа ходит по комнате из угла в угол, ждет, когда кончится дождь. Дождь все никак не кончается, и папа злится.

– Мне надо в город, малышка. Надо поговорить с доктором.

Наконец, уже в полдень, мама кричит из спальни, просит папу сходить покормить животных.

Он раздраженно закатывает глаза и только потом замечает, что я за ним наблюдаю. Он улыбается мне и предлагает пойти вместе с ним, но мама решительно против:

– Хочешь, чтобы наша дочь простудилась и умерла?

Папа не спорит, идет один. Но перед тем как уйти, он указывает на холщовый мешок, висящий на крючке у двери.

– Там материя на твое новое платье, Лей-ли. С днем рождения!

Я улыбаюсь, но это не настоящая улыбка. Она только снаружи.

– До моего дня рождения еще несколько дней. К тому же мама болеет.

– Хильда сделала тебе очень дорогой подарок Лей-ли. Надо уже начинать шить. Ты сама выбрала вермильон, и она похвалила тебя за хороший выбор, – шепчет он и гладит меня по щеке. – Наверняка твоя dukke сейчас у нее, и они вместе пьют чай.

Хильда.

– Нет, папа. Dukke больше нет. Она умерла.

Я не знаю, откуда я знаю. Но это правда.

Папа смотрит на меня странно, потом выходит из дома, громко хлопнув дверью.

Я открываю мешок и вынимаю большой отрез ткани, мягкой и теплой на ощупь. Мама зовет меня сверху, велит принести новую ткань – «и побольше воды, дитя», – чтобы она начала шить мне платье. Я медленно поднимаюсь по лестнице.

Я наблюдаю, как мама раскладывает ткань на кровати и приступает к раскрою. Каждый вырезанный кусочек похож на цветок. Сейчас она снова похожа на прежнюю маму. Только ее мучит жажда, и она так много пьет, что мне приходится сбегать к колодцу и принести еще одно ведро воды.

Забирая у меня чашку, мама испуганно ахает и чуть ее не роняет.

– Покажи-ка мне пальцы, дитя.

Я вытягиваю руки вперед, заранее зная, что мама расстроится.

Перепонки уже окончательно отросли, и мизинцы на обеих руках срослись с безымянными пальцами. Раз-два-три пальца. Как будто у меня когти. Или плавники.

– Это все из-за папы. Я знала, что так и будет… – Она умолкает, словно боясь сказать лишнего. – Тебе не больно?

– Нет, мама, не больно.

Пожалуйста, только не злись на папу.

Я отбираю у мамы чашку, обхватив ее пальцами, чтобы показать, как я отлично справляюсь.

– Видишь?

Я сижу с мамой весь день, наблюдаю, как она шьет, и пытаюсь понять, как из отдельных кусочков ткани получается целое платье – с помощью только иголки, и нитки, и маминых рук. Это какое-то волшебство. Мама – волшебница за работой. Ближе к ночи, когда свечи уже догорают, мое новое платье почти готово. Осталось только пришить рукава.

– Вот, Лейда. Смотри. Думаю, завтра я его закончу. И вправду красивая ткань. Я никогда в жизни не видела такого искусного тонкого плетения. Хотя цвет необычный, он тебе очень идет. И работать с ней на удивление просто: края как будто срастаются сами, я почти и не пользовалась булавками. – Прищурившись, мама завязывает узелок в конце шва и обрезает нитку. Потом берет чашку и допивает всю воду. – Ну вот. Уже можно примерить. Надевай прямо поверх рубашки.

Я подхожу ближе, чтобы мама надела на меня платье. Я чувствую прикосновения маминых холодных рук, чувствую, как шуршит шелк поверх моей тонкой хлопковой ночной рубашки. Новое платье льнет к телу, как будто крепко меня обнимает.

– Оно такое красивое! Мне очень нравится. – Я улыбаюсь и кружусь на месте.

Она прикасается к моей талии.

– Похоже, оно тебе маловато. Ты, наверное, подросла? На груди тесновато, оно не должно так облегать. – Она пытается просунуть палец в пройму для рукава у меня под мышкой, но у нее ничего не выходит. – Надо было сперва сшить макет, но ты столько времени не росла…

Я расправляю юбку, чтобы платье сидело лучше.

– Где вы с папой нашли эту ткань? Я не видела таких на рынке. – Она водит пальцем по шву у меня на боку.

Я молчу и грызу ноготь. Она повторяет вопрос.

Когда она спрашивает в третий раз, я бормочу себе под нос:

– У одной папиной знакомой.

Ее рука замирает.

– Снимай сейчас же.

Я стою и не двигаюсь.

Она хватается за подол платья и снимает его с меня через голову, дергает с такой силой, что оно рвется на шее. Она сминает его в комок и швыряет на пол.

Как будто оно горит.

Что было

Маева старалась собраться с духом, стоя перед высоким деревянным зданием. Мысленно уговаривала себя переступить порог церкви. Так будет правильно, твердила она себе. Хотя Хельга велела молчать.