Становясь Милой

Мама хмурится и сочувственно кивает, ее лицо на мгновение дробится на пиксели. Она разговаривает со мной через ноутбук, сидя на кухне – там же, где всего неделю назад меня обнимала и заверяла, что все будет хорошо. Разумеется, мама выглядит безукоризненно, как же иначе. Я начинаю скучать по аромату ее парфюма.

– Прости, солнышко. Ты же знаешь, от меня мало что зависит. Я пыталась обсудить с Рубеном варианты, которые устроят и тебя, и папу, но он раздражается всякий раз, когда я поднимаю эту тему.

– Как, по его мнению, я должна уверить друзей, что счастлива провести здесь каникулы, если даже не могу написать об этом в Сети? – Я сердито хмурюсь, надеясь на поддержку. – Выглядит подозрительно, мам. В нормальных обстоятельствах я бы сейчас строчила посты о том, как мне весело. Я бы обставила все так, что и комар носа не подточит. Мое полное исчезновение из Сети едва ли говорит о том, что я наслаждаюсь каникулами.

– Мила, прости, – вновь извиняется мама, хотя в происходящем нет ни грамма ее вины: у нее столько же влияния на папину пиар-кампанию, сколько и у меня – мы обе полностью под каблуком Рубена. – У меня самой жутко плотный график, иначе я тоже исчезла бы из Сети вместе с тобой! Мы поехали бы в Европу: только представь, отдых в Каннах, Ницце, Монте-Карло!

– Ага, и пропустить все папины мероприятия? Таблоиды раздуют целую трагедию. – Я тяжко вздыхаю. Если мы с мамой посмеем куда-то уехать без папы, пресса придет в экстаз.

Она драматично ахает и насмешливо изображает заголовки:

– «Марни Хардинг нежится на солнышке на Лазурном Берегу, без мужа… Неужели в раю неприятности?!»

Как же здорово, что у меня есть тот, кто понимает тяготы жизни в папиной тени! Когда мама напоминает о собственных трудностях, я чувствую себя менее одинокой. Причем ей в сотню раз хуже, и если она умудряется сохранять рассудок, то и мне нечего придумывать оправдания.

– Уже решено, когда я смогу вернуться домой? – спрашиваю.

– Фильм выйдет через три недели, – отвечает мама, опустив подбородок на кулак и устремив взгляд куда-то в сторону. – Вероятно, продюсеры не хотят никакого негатива на минимум недели две после.

Хоть она и работает в этой сфере, даже ей очевидно, что там порой перегибают палку. Для большинства все же есть проблемы посерьезнее, чем низкие сборы.

Я усаживаюсь, вытягиваю ноги и начинаю рассеянно потирать колени, рассматривая узоры на ковре.

– Мам? Я правда так сильно порчу папин имидж?

– Ох, вовсе нет! Но таблоиды… – Мама тяжко вздыхает. – Ты ведь знаешь, какие они – как акулы, которые почуяли кровь. Те заголовки на прошлой неделе действительно выглядели неважно. Несправедливо как по отношению к папе, так и по отношению к тебе. Но в таком уж мире мы живем. – Она тянется к чему-то, на мгновение исчезая из вида, затем вновь появляется с бокалом белого вина. Сделав глоток, аккуратно ставит бокал на стол. – Поверь, в ближайшее время я тоже должна быть паинькой. Никаких появлений на публике в неподобающем виде.

За ее спиной мелькает фигура – так быстро, что я едва ее не пропускаю.

– Это был папа? – спрашиваю, беря телефон в руки, чтобы лучше разглядеть.

Очевидно, то действительно был он – услышав мой вопрос, папа возвращается к экрану за маминой спиной. Он плечом прижимает к уху телефон и мычит кому-то на другом конце линии. Как обычно, на голове солнечные очки, будто приклеенные на суперклей. Полагаю, он боится выйти без них на улицу, а если постоянно держать при себе, то и не забудешь. Папа небрежно машет мне рукой и вновь исчезает.

– Рубен звонит, – шепотом сообщает мама. Ее взгляд следит за папой, который, вероятно, выходит из кухни, поскольку она вновь повышает голос: – У папы сейчас стресса выше крыши.

– Ага, поэтому он мне не звонит, – сухо замечаю я. – Из-за стресса?

– Мила, – с упреком произносит мама, бросаясь на папину защиту, и поджимает идеально накрашенные алые губы. – Ты же знаешь, перед выходом фильма тут сумасшедший дом. Даже я его почти не вижу.

– И что, значит, можно просто забыть о моем существовании? – Я невольно превращаюсь в капризного ребенка. – С глаз долой, из сердца вон?

– Вовсе нет, сама знаешь…

Да, знаю. Просто неприятно чувствовать, будто я нахожусь в самом низу папиных приоритетов, пусть и временно. Мама продолжает:

– Я найду в его графике окно и даже специально впишу звонок тебе, ладно?

Ага, теперь общение с дочерью нужно вставлять в расписание.

– Ладно, – бурчу я, слишком раздраженная, чтобы объяснять ей, насколько это все нелепо.

– Теперь послушай… – Мама тыкает пальцем в экран. – Если вы с тетей собираетесь нарушать правила Рубена, прошу, хотя бы делайте это так, чтобы он ничего не пронюхал. Он мне весь мозг проел, я уже не выдерживаю нотаций.

– Попробуешь еще разок его переубедить? – умоляю, скрещивая пальцы на удачу.

– Мила, если я еще хоть раз подниму эту тему, боюсь, у Рубена лопнет жилка. Знаешь, та, которая надувается у него на лбу, когда он злится? – Мама не сдерживает смеха, затем делает глоток вина, чтобы успокоиться. – В последнее время она прям особенно выпирает.