Становление спецслужб советского государства. 1917–1941 гг.

Не лучшая доля ждала и добровольцев коммунистов-коминтерновцев: болгар, немцев, поляков и других. С началом войны в Испании И. Винаров, Ц. Радойнов, Д. Димитров, Г. Янков, А. Николов, Л. Партынский, Ф. Кропф и сотни других по зову сердца отправились воевать на стороне республиканского правительства. Многие начинали службу рядовыми бойцами и с течением времени стали командирами разведывательно-диверсионных групп и войсковых подразделений. Возвратившись в СССР, те из них, кто уцелел от пуль и не попал в тюрьмы НКВД, устраивали свою жизнь как могли. Простые «винтики» в гигантской и бездушной государственной машине, которая, по замыслу вождей, должна была перемолоть человеческий материал во имя эфемерного «светлого будущего», их мало интересовали.

Красноречивым подтверждением тому может служить судьба выдающегося мастера разведывательно-диверсионных операций Я. Серебрянского. На протяжении десяти лет он успешно руководил деятельностью Особой группы при председателе ОГПУ, а затем при наркоме НКВД. За эти годы им были созданы в крупных портах и на транспортных узлах ряда стран Западной Европы, Ближнего Востока и США 12 разведывательно-диверсионных резидентур из числа агентов-нелегалов коммунистов-коминтерновцев и патриотов, «не засвеченных» в публичной деятельности.

Во время войны в Испании ими осуществлялась нелегальная переброска оружия бойцам интернациональных бригад и спецгруппам НКВД, проводились диверсии на транспортных судах, направлявшихся с грузами для армии Франко, был захвачен ряд новейших образцов военной техники. И «награда» не заставила себя долго ждать. По возвращении в СССР Серебрянского ждало не повышение по службе, а камера во внутренней тюрьме и абсурдные обвинения в предательстве и сотрудничестве чуть ли не со всеми разведками стран, где действовала «группа Яши», а затем приговор к расстрелу с отсрочкой исполнения.

В последний момент что-то остановило руку Берии — в то время уже полновластного хозяина Лубянки — над расстрельным списком. Вряд ли всесильный нарком руководствовался человеческими чувствами. Будучи профессионалом, дальновидным и практичным человеком, он отдавал должное таланту разведчика Серебрянского и, предчувствуя грядущую войну, отложил его смерть про запас. В данном случае он мало рисковал. Серебрянский в отличие от Артузова со Шпигельглазом не был политической фигурой и не засветился в пасьянсах, которые раскладывались в Кремле. Кроме того, за ним не водилось таких «грехов», как за Шпигельглазом, «завалившим» операцию по Троцкому и упустившим Орлова с Кривицким. Последний наделал немало шума на Западе своими выступлениями во французской прессе, обличающими Сталина.

Сам же Серебрянский, находясь в одиночной камере, в течение двух лет встречал каждый новый рассвет с одной и той же мыслью — «это моя последняя ночь». И как бы кощунственно подобное ни звучало, от смерти его спасла война.

Таков был печальный итог военной компании для многих чекистов, который подвели партийные функционеры.

Вскоре это почувствовал на себе и Павел Судоплатов. А пока, покинув французский порт Бордо на борту советского парохода, он жил одной только мыслью — поскорее вернуться домой. В ту последнюю ночь перед прибытием в Ленинград ему с трудом удалось усидеть на месте. Ноги сами выносили его на верхнюю палубу, он напряженно всматривался в горизонт на востоке и силился разглядеть в предрассветном полумраке родные берега. Но перед ним по-прежнему простиралась бескрайняя гладь моря, серебрившаяся лунной дорожкой, уходящей в бесконечность к тускло мерцавшему Млечному Пути. В конце концов нервное напряжение и свинцовая усталость сморили Павла, и он забылся в коротком сне. Разбудили его грохот якорной цепи, громкие голоса и топот ног. Торопливо умывшись, на ходу одевшись, он выскочил из каюты и, перескакивая через ступеньки, поднялся на верхнюю палубу. В следующее мгновение блаженная слабость охватила Павла.

Перед ним в легкой дымке проступила захватывающая дух панорама, созданная императором Петром I и великими зодчими Трезини, Монферраном, Растрелли, Воронихиным и Баженовым. От бешеной радости сердце Павла готово было выскочить из груди. Он плохо помнил, как спустился в каюту, как собрал чемодан с вещами, кубарем скатился по трапу на причал, как добрался до Московского вокзала, как занял место в купе поезда и торопил встречу с ней, той единственной, что жила в его сердце — женой и боевой соратницей Эммой.

До глубокого вечера Павел не отходил от окна и не мог оторвать взгляда от родных русских пейзажей. Они вносили в его душу умиротворение и покой. Все то, что ему пришлось пережить за последние шесть месяцев, теперь представлялось каким-то фантастическим сном. После ужина он забрался на вторую полку и впервые за последнее время быстро уснул. Подняли его на ноги запахи кофе и оживленная суета в коридоре. За окном тянулись пригороды Москвы. Павел, забыв про завтрак, уже не мог найти себе места и мысленно отсчитывал минуты до долгожданной встречи.