Становой хребет

Гнал лошадей, тревожно вслушиваясь в темноту, боясь нечаянной встречи с людьми. Верка бежала где-то впереди, поскуливая завязанной пастью. Быков всё припоминал место, где они свернули к фанзе, но так и не нашёл его.

Повернул на северо-запад, путаясь в незнакомых лесах. Остановился только к вечеру, стреножил лошадей, зажёг костер в густолесном распадке и задремал в пологе, сжимая в руках «Зауэр» с жаканами в стволах.

Верка носилась по тайге, изредка взлаивала на рябчиков. Лайка вернулась мокрая и устроилась рядом с хозяином, вылизывая шерсть. Высоко в звёздном небе переговаривались гуси. Промеж сонных кустов и деревьев соболем прядал и ластился тёплый ветерок.

Он носил вешние запахи, раздувал угли костра. Сучьи потрескивали в огне дальними выстрелами, опадали золой, уплывали дымом через живые, набрякшие соком ветви.

Егор неотступно думал о Кацумато. Не с доброй целью японец нарушил запрет и обучил его невиданной борьбе, врачеванию ран целебными травами, изготовлению из них же смертельных ядов.

К каким испытаниям готовил? Почему даже не намекнул ничего при расставании? Или же, это очередное испытание временем? Кто знает…

Но всё же, Егор был благодарен ему, как бывает благодарен истомлённый жаждой человек, получив от кого-то прохладную воду. Жажда познания нового так захватила, что давно позабылась похотливая Марфутка, беды и мелочные обиды.

Вдохнул Кацумато в него силу, как в сказочного богатыря, и отпустил в неведомый, полный опасностей край. Быков пристально глядел на угли костра, они меркли в синеватых огоньках, вытлевал белесый пепел, на фоне черных поленьев рассыпались горящие причудливые строения.

Он поймал себя на том, что созерцает теперь и осмысливает каждую веточку и сучок, отыскивая в природных изломах, коре, наплывах смолы всё новые проявления потайной и величавой красоты.

Каждая былка, отпотевшая росой, оживляла в памяти или чудную нежность японки на гравюре, или изысканно подобранные хризантемы в керамической вазе.

Искусством икебаны Кацумато мог заниматься долгие часы, познавая через цветы сущность жизни. Благодаря долгим беседам, Егор познакомился с древними учениями Конфуция и других мудрецов, стихами японских поэтов, живших столетия назад.

Эти стихи поражали простотой слова и весомостью мысли. Всё новое падало в сознание Егора, как камень на гладь пруда, а потом мысли, словно волны, накатывали чередой.

Его тело, налитое каменной твёрдостью от изматывающих тренировок, мгновенно подчинялось велению разума и могло защитить себя без оружия против любой толпы.

Егор ещё не понял, к добру или к худу занесло его к японцу. До этого было всё проще и яснее, а теперь вот он не мог уснуть, глядя на простые угли. Он глубоко вздохнул, расслабился и увёл себя в сон, как учил сэнсэй Кацумато.

К устью Гилюя Егор вышел неожиданно для самого себя. Думал, что давно уже потерял направление, но угадал знакомые по прошлой весной сопки и обрадовался удаче.

По тому же перекату вброд преодолел Тынду. Заспешил по нартовой тропе подальше от берега и неожиданно услыхал впереди себя людской гомон.

Сворачивать и убегать было поздно. За кустами отдыхали у костра человек двадцать, рядом топтались привязанные лошади, вразброс лежали сидоры-рогульки с тяжёлой поклажей.

Егор не остановился, как ни в чём не бывало поехал прямо по нартовке, замирая в душе от тоскливого предчувствия. Бородатый приискатель с трехлинейкой в руках поднялся навстречу с земли.

— Эй, паря, ты у реки наших не перевстрел? Пятеро приотстали на лошадях, — проговорил он, загораживая дорогу.

— Нет, никого не видал, — попридержал Егор коня.

— От чертоломы, гдей-то запропастились… а ты, видать, тоже подался на Алдан-реку за золотьём? Народу туда прёт страсть Божья! За удачей, значит, подался…

— Как повезет, загадывать рано, — Егор перебирал поводья, не зная, ехать ему или спешиться.

Приискатель шагнул ближе, кинул винтовку за плечо, поправил ремень. Приветливо разулыбался в бороду.

— Табачком не угостишь? Мы свой подмочили при переправе.

— Не балуюсь зельем…

— Как же ты от комарья станешь оберегаться? Ить первое дело — табачок от напасти энтой.

— Снесу, не впервой, — отмяк Егор, наслаждаясь русским говором и лицами сидящих людей.

— Ну-у? А по тебе не видать, что не впервой, шибко молод для вольнова старательства. Слазь, испей чаёк с нами.

— Не могу, надо спешить. Вода в Тимптоне изойдёт, не пройду пороги.

— Хм-м… Да ты, видать, бывал в тех местах.

— Бывал, а как же… дружок-компаньон там ждёт, Сохатый.

— Сохатый?! — переспросил настороженно приискатель. — Как ево звать, коль не брешешь?

— Игнатий…

— Точно он! Вот Сохач! И тут успел повперёд меня. Робята, — обернулся к сидящим, — коли Сохатый уже там — споймаем фарт! А вы уж сумлеваться стали, назад оглядываться. Слезай, паря! Чайку испей. Игнатке при встрече скажешь, что, мол, Стеньку Лагутина встрел, мы с ним ишо на Бодайбо в одной камере вшей кормили.

Егор спешился, привязал лошадей, не разнуздывая их и не ослабляя подпруги, присел к огню. Ему тут же подали кружку, обжигающую руки и духмяно шибанувшую напревшей заваркой кирпичного чая.