Станция

Когда он уходит, Элис камнем долбит кувшин в мелкое крошево и закапывает в клумбе с цветами.

Нельзя пить из одной посулы с зараженными.

Матери она говорит, что разбила.

***

Элис не готова, когда он приходит–никогда нельзя назвать её готовой, но – со временем она встречает его иначе, как взрослые – знакомого далекого детства, уже виденный сон, явь или воспоминание. Он стоит у клумбы и смотрит вдаль – поверх забора, дальше Станции, на другие крыши, небо или кромку леса. Иногда он тоже её узнает. Тоже ждёт, и в этот раз его взгляд задерживается на ней с узнаванием. Элис улыбается ему, и – не сразу, неуверенно – его губы тоже растягиваются в улыбку. С каждым разом ей всё сложнее вспоминать о его заражении – то ли потому, что он приходит всё целее, то ли потому, что она начинает привыкать.

По ногам её тянет осенним холодом от щелей.

Она болеет, одна осталась дома и должна бы лежать в постели -но любопытство опять пересиливает, и Элис машет ему рукой из окна своей комнаты, плотнее кутается в шаль и выходит из дома. Опять начинают опадать первые сухие листья, каждая их встреча кажется фантазией, повторением предыдущих – одним из тысячи вариантов событий, и на клумбе, под замерзающей землей, снова спят луковицы тюльпанов.

Раньше Элис хотела позвать родителей, показать им, спросить, что делать – потому что до сих пор не знает правильного ответа, но момент упущен, десятками неловких молчаний. Она не сделала этого – ни разу, и со временем мать перестала задавать вопросы и водить к врачам, а отец научил заряжать ружье. Проходят годы, и страх превращается в тайну.

У матери дежурство на Станции, отца срочно вызвали на охоту вместе с половиной бригады.

Говорят, пробрался целый олень, и Элис никогда не видела оленей, но волнуется за отца.

– Покажи мне деревню, – просит зараженный.

Элис подходит к нему ближе, уже не пугаясь, и от него пахнет гнилью и цветами – как и всегда, даже если внешне нет ран на его теле. Шерстяная шаль колет руки, на ногах её теплые для осени валенки, и Элис уже неделю сидит дома. Ей хотелось бы погулять.

Ходить с зараженным по деревне безумие.

Безумие его знать, как знают людей, но из всех объяснений Элис находит самое глупое.

– Нельзя. Нас могут увидеть.

В этот раз он выглядит совсем как человек – её зараженный друг, мог бы сойти за человека.

Все знают друг друга в деревне, нет и не может быть незнакомых людей.

– Охотники убьют тебя.

– Мне нужно. Так нужно увидеть.

Раньше он бросался на хлеб жадно, глотая кусками – изголодавший, похожий на зверя. Теперь он берет принесенный кусок благодарно, но не ест сразу, а прячет в карман ободранного плаща. Привык, как рано или поздно привыкают к чуду, как Элис привыкла к нему. Плащ его драный, давно потерявший цвет – как если бы он шел очень издалека.

– Что увидеть?

– Всё.

Элис скоро четырнадцать, праздничный ужин, малиновый торт, и её клумба обнесена аккуратными цветными камнями. Она ждет день рождения – как раньше, но очень иначе, и каждый её праздник теперь – воспоминание их первой встречи. Он обещал запомнить дату и однажды принести ей настоящий подарок – не оттуда, откуда появляется он, потому что ничего хорошего не может быть на зараженной земле.

– Что-то не так здесь. Что-то не то. Я должен найти-то кого-то, чтобы их спасти. Что-то сделать.

Когда-то она просила его остаться. Глупой маленькой девочкой, ставшей большой.

– Кого?

– Я не могу вспомнить.

Он снова хмурится – чудовищным, бессильным напряжением, пытаясь понять, и на мгновение Элис видится – чернота начинает заливать белки его глаз. Но он моргает, сдаваясь – и чернота отступает, притаившейся в глубине болезнью. Взрослый, больной и слабый, и Элис чувствует щемящую жалость, к которой уже научилась привыкать. Не из-за неё Элис соглашается вывести его за пределы участка, не потому, что он просит, хотя и поэтому – тоже.

Ей хочется увидеть оленя.

***

Элис старается вести его по краю деревни, где обычно не ходят люди – вдали от привычных дорог, у самой кромки леса. От леса тоже видны крыши домов, дым их труб и огромный купол Станции. Если дождаться заката, даже отсюда будет слышен гонг.

Он слышен из любого уголка деревни – до самой ограды.

Зараженный уже привык к виду купола. Не Станция интересна ему сейчас, другое, и он идет медленно, пытаясь успеть рассмотреть всё –поля, начинающиеся у дальних домов, разбитую дорогу окраины и каждое дерево, каждую травинку – как когда-то изучал растения в их саду. Он пытается поймать взглядом мух и запозднившихся бабочек, пытается сделать это не слишком заметно – смешной попыткой умирающего от голода есть по правилам этикета.

Он смотрит на живых с тоской, как об утраченном, почти забытом – и больше, чем жалости, Элис чувствует любопытства. Как когда-то поражали его вода и хлеб – взгляд его замирает на поле. Они подходят ближе, и с каждым шагом Элис убеждается, что верно угадала, что так его цепляет.

Аккуратные – грядки уходят вдаль, покрывая землю раскидистыми листьями, и мелкие белые цветы украшают зелень, как отражение облаков. Элис тоже нравится смотреть на поля.