Станция «Гермес»

Под колпаком лежал человек. Он был совершенно обнажен, лишь узкая набедренная повязка прикрывала его чресла. Вид его был страшен. Казалось, обитатель саркофага пережил тяжелую болезнь, что изуродовала и обезобразила его плоть. Худые руки и ноги, высохшие до той крайней степени, когда можно говорить о мумификации, и по контрасту – раздутое, опухшее туловище, едва помещающееся от борта до борта. Шея отсутствовала, словно провалилась внутрь тела, а голова глубоко погрузилась в плечи. На верхушку лысого, испещренного пигментными пятнами черепа крепился полупрозрачный шлем с веерообразным навершием, из которого торчал пучок разноцветных проводов. Провода сбегали вниз, чтобы исчезнуть в бурлящем янтарном растворе, покрывающем тело почти полностью. Человек казался спящим, его складчатые веки были плотно сомкнуты, а вздутый куполообразный живот чуть заметно подрагивал.

Первой мыслью Антона было, что перед ним не живой человек, разумеется, и даже не труп, а некая силиконовая кукла из фильма ужасов, искусно разукрашенная для придания эффекта. Он уже принялся судорожно нащупывать серебряные рычажки, чтобы выключить изображение навсегда, но тут лежащий в саркофаге шевельнулся.

Черты бледного лица дрогнули, веки чуть приподнялись. Сухие, словно вылепленные из глины губы разомкнулись. Изо рта вылетел вздох. Через секундную задержку из граммофонного рупора раздался хрип, помехи и легкий плеск. Похожие звуки Антон слышал в трубке телефона, обнаруженного ими наверху в комнате с гермой. Очевидно, в саркофаге имелся чувствительный микрофон, который воспроизводил мельчайшие звуки внутри.

Нижняя челюсть старика шевельнулась. Резкий скрипучий голос произнес:

– А? Кто тут?

От неожиданности у Антона прыгнуло сердце. Теперь он заметил черную трубку с раструбом у подбородка обитателя саркофага. Оно… разговаривает?

– Вы… меня видите?

– Не только вижу, но и слышу… – сказал голос. – Благодаря тому и существую. Иначе со скуки изойдешь, как пить дать…

Антон впал в ступор, не отводя глаз от говорящего. Восковое, без единой кровинки лицо, глубоко запавшие глаза, хрящеватый нос. Что-то смутно знакомое было в этих хищных чертах.

– Пошто молчишь? – спросили из репродуктора. – Раз пришел, говори… Развлеки старика.

Он почувствовал себя идиотом. И что сказать? Меня зовут Антон, я тут мимо проходил…

– Вам там… лежать удобно? – спросил он и сам себе удивился, как он мог такое ляпнуть.

– Ко всему привыкаешь, любезный, – сказал старик. – Архимедис утверждал, что в водном растворе телу чувствуется легче. Прав мудрец… проверено на собственной шкуре! Хоть я бы скорей предпочел перину под балдахином, да в соседстве с прекрасной дамой… Вот скука донимает, это да. Тошно лежать бревном. Ни чаю не выпить, ни водки.

Уродец скосил взгляд, и Антон вдруг заметил, что зрачки у него отсутствовали. Из-под тяжелых складчатых век на него смотрели обесцвеченные слепые глаза, как у тех античных голов, насаженных на гермы.

– Библиотека у меня превосходная, лучшее в губернии собрание, а читать не могу. Что бы ни утверждали господа поэты, литература очень физична. Там все о любви, ощущениях, а мне это без надобности… Мой Филька-камердинер здоров читать всякие фантасмагории, а я брезгую. Хоть попадаются занятные вещицы. Помню про голову профессора, что жила сама по себе без туловища. Бойко написано, да и бытие мое наложило на прочтение особый отпечаток… Меня увлекает отрасль абстрактная, потому развлекаюсь тем, что переигрываю карточные партии, кои мне удалось сыграть в жизни. Право, никогда не приедается. Доставляет мне неизгладимое удовольствие находить все новые варианты. Все же мы, брат, мыслители! Негоже нам скучать, даже находясь в вечном мраке…

С лицом его происходило что-то странное. Сквозь толстое стекло Антону показалось, что высохшая пергаментная кожа испещрена черточками. И только всмотревшись внимательней, он вдруг понял, что это крошечные насекомые. Мелкие, как зерна риса, проворные мушки выползали изо всех щелей и рассыпались по погруженному в янтарный раствор телу. Антон завороженно рассматривал, как шевелящаяся масса скапливается на зеленом стекле.

Старик вновь разомкнул губы.

– А ты, видать, из новоприбывших?

– Откуда вы знаете? – вздрогнул Антон.

– Как водится, донесли. У нас всякий такой случай на счету, небось не странноприимный двор… Ты-то сам из чьих будешь? Звание есть какое?

– В смысле? – Антон нахмурился.

– Из мещан, из купцов? Дворянин?

– В историческом ключе, что ли? – озадаченно спросил он. – Ну… Разночинец, может быть? Вообще-то я программист… пишу компьютерные программы.

– Охохонюшки… Про-грам-мы… Да уж нынче такое сочиняют, что на голову не натянешь. – В голосе старика промелькнуло раздражение. – Пойми этих господ Бальмонтов да Брюсовых… Укрой, дескать, свои бледные ноги. Это как разуметь? Одеял что ли, в доме нет? Ночью шляются по актрискам, днем бесстыжие вирши строчат. Испорченность одна, распутство…

Антон открыл рот, но не успел вступиться за символистов, как старик брюзгливо продолжил: